Николай Крашенинников - Целомудрие

Так мысли его обуревали, что он уже не мог дождаться конца занятий в школе, а решительно подошел к Пашке во время перемены, дернул ее за рукав и шепнул:

— Сегодня после обеда приходи к лавочке. Придешь?

Лицо его было бледно, так бледно, что Пашка не рассмеялась. Но она ничего не ответила. Сердилась ли она?

Нетерпеливо дожидался Павел конца обеда. Надо же было узнать. Он будет слушать внимательно и как только почувствует, что Пашка завралась, — сейчас же уйдет. И больше спрашивать не будет. «Нет!» — Сказал себе Павлик и рассмеялся громко, облегченно. По вискам его струился пот.

— Чему это ты, маленький? — спросила мать. Покраснел Павлик, потом бледность залила его щеки.

— Нет, я так, я ничего… — поспешил он сказать и потупился. Сидевшая за столом рядом с Елизаветой Николаевной учительница бросила на нее значительный взгляд, и Павлик рассердился.

— Да нет же, совсем ничего! — крикнул он и, снова весь вспыхнув. Хотел выбежать из-за стола.

Но опять встретилась помеха. На террасе раздались громкие голоса, и Павлик увидел, что к ним направляется дядя Евгений с белокурой дамой.

«Вот еще некстати! — мелькнуло в его уме. — Теперь Пашка уйдет, и опять не удастся».

Елизавета Николаевна торопливо пошла навстречу гостям.

— Может быть, вы с нами пообедаете? — начала было она, но ее голос покрыл дядюшкин гром:

— Никак не можем, Лизок, мы только прогуливались, только на минутку.

Однако они остались к чаю, и Павлику пришлось сидеть между взрослыми и отвечать на разные скучные вопросы. «Когда же они уйдут?» — Неотвязно стояло в сердце. Но гости, по-видимому, уселись накрепко Я не думали уходить. Разговоры перешли на городские темы, и дядя Евгений между прочим сообщил, что сестра его Евфимия Павловна с восторгом встретила его предложение поместить у себя Павлика, если бы ему довелось учиться в городе. Как ни угрожало это новое сообщение, Павел над ним в то время задумался. Он все ждал, когда уйдут гости, и так ерзал на стуле, что дядя Евгений заметил наконец его нетерпение и сказал:

— И зачем ты, Лизочка, мальчишку меж стариков усадила? Пускай лучше бегает, воздухом дышит — ишь, и без того щеки мелом намазал.

— Да, конечно, если хочешь, иди, Павлик, — обратилась к нему мать, и Павел, нисколько не чинясь, сейчас же выскочил из-за стола. «Ушла Пашка или нет?» — думал он, пробегая по саду к своей лавочке.

Нет, конечно, Пашка его дожидалась. Она, видимо, пришла давно и теперь лежала на траве на Павликовой рогожке, с закрытыми глазами, раскинув в стороны руки, точно ловила кого.

Павел подошел, с опаской постоял около — она не двинулась. Вероятно, она спала.

— Пашка! — негромко позвал Павлик.

Не двинулась по-прежнему.

— Ты заснула, Пашка? — сказал он еще и, не получив ответа, потолкал ее легонько в бок ногою.

Наконец Пашка раскрыла глаза и потянулась.

— А я спала так сладко! — сказала она медленно и засмеялась. — Так мягко у тебя здесь на траве.

— Слушай, Паша, — серьезно проговорил Павлик и присел подле нее.

Он впервые назвал ее Пашей вместо обычного — Пашка и почувствовал в сердце своем какое-то ощущение удовлетворенности. «Ведь не зовет она меня Павлушкой, зачем же я ее…»

— Слушай, Паша, — повторил он строгим, спокойным голосом, таким уверенным, что Пашка на него покосилась. — Я вот зачем позвал тебя в лавочку. Мы могли бы с тобою очень подружиться, только ты скажи мне правду. Признайся: ты все мне тогда наврала?

— Что наврала-то? — недоумевая, переспросила Пашка.

— Говори мне только правду! — еще строже приказал Павлик. — Понимаешь, я знать хочу все, что ты знаешь, всему научиться… Но если ты солжешь мне или обманешь меня, Пашка, я тебя… — Павлик вспомнил, как он читал про разбойников, и добавил: — Я тебя тотчас же убью!

К его удивлению, Пашка не испугалась. Она даже головой не двинула. Лежит перед ним на спине, раскинув руки, лежит и молчит.

— Да что тебе сказывать-то? — лениво и сонно разносится ее голос.

— Пашка! — в третий раз угрожающе говорит Павел, и его голос прерывается. — Я тебе в последний раз говорю: ты меня не обманывай. Скажи мне только правду: в самом ли деле люди из живота рождаются — или ты мне наврала?

— Ну, знамо! — равнодушно подтверждает Пашка. — Как же иначе?

Внезапно холодные пальцы Павлика опускаются на ее плечо и так сдавливают его, что Пашкины глаза расширяются и готовая появиться усмешка исчезает с губ.

— Да что ты точно клещ впился! — говорит она с тревогой и поднимается на траве и садится. — Оставь меня, не трожь, ишь, синяк наделал, пусти!

Она сейчас же сдвигает с плеча ворот сорочки и, показывая Павлику смуглую выделяющуюся грудь, дует на заалевшее пятно предплечья и стремится его поцеловать.

— Точно щипцами сдавил. Ты, никак, ополоумел!

— Я ничего не понимаю, Паша, — тихо и расслабленно шепчет Павел и все смотрит на ее обнаженное плечо. — Не то ты говоришь правду, не то смеешься и обманываешь меня… Ну, как же я могу поверить, что из моего живота может человек появиться?.. Я…

Его тихая речь тонет в оглушительном смехе Пашки.

— Так ты думал, что бывают и мужчинины дети? — спрашивает она И хохочет, раскачиваясь из стороны в сторону; а Павлик слушает ее звенящий раздражающий смех, но так на сердце его подавленно и горько и тихо, что нет сил рассердиться или обидеться, — он только слушает смех и ждет, когда кончится он.

— Ты думал, что и у мужчин могут дети родиться? — устав смеяться, спрашивает Пашка и вытирает подолом юбки слезы. — Ну, какой же ты глупый еще, ты ничего не понимаешь! Дети родятся только у женщины и только от мужчины, а сам мужчина детей не родит.

— Дети родятся только у женщины и только от мужчины, — растерянно повторяет Павлик, а веки глаз его вздрагивают беспомощно. — Ничего не понимаю я, Паша, — добавляет он кротко и жалобно улыбается. — Мучает меня все это, а как оно все — я ничего не знаю. Только ты не лги.

— Вот я, например, женщина, я могу родить, а ты не можешь! — уверенно и торжествующе говорит Пашка и смотрит ему прямо в глаза. — У тебя из живота ничего не может выйти, а у меня может! — хвастливо говорит она.

— Почему же у тебя может? Разве у тебя есть какая-нибудь разница? — невинно, просто и опечаленно спрашивает Павлик.

И смущается его неведению даже научившаяся всему Пашка. Она отстраняется, ее щеки впервые буреют, она всматривается в его глаза, как бы желая выведать, не представляется ли он; потом лицо ее изменяется, и она отходит.

— Ну, ты еще совсем глупенький, тебе и сказывать нельзя.

И мгновенно вслед за уходящей бросается Павлик.

— Нет! — говорит он вздрагивающим голосом, схватывая ее за руку, и тянет к себе. — Нет, — повторяет он. Раз ты начала, теперь ты уж все досказывай, я тебя не пущу…