Николай Крашенинников - Целомудрие

— А теперь ты, Лика, покажи молодому человеку наш дом.

И Лика и Павел тотчас же поднялись. Лика двигалась нехотя и лениво, Павел был рад несколько отдохнуть от стеклянных глаз тетки Аглаи, гипнотизировавших его, несмотря на их беззлобность, как глаза удава.

Они пошли по комнатам, пустынным, исполненным запаха камфары и нафталина. Только одна из гостиных была обитаема, в остальных все было затянуто в чехлы и выглядело замороженным, как консервы. В одной круглой зале, заставленной зеркалами, кузина остановилась перед большим, писанным красками портретом черноволосой женщины в тюлевом платье с желтыми лентами.

— Узнаете ли вы, кто это? — спросила Лика лениво.

Павел не узнавал. Он не отвечал даже; он все смотрел на ее красный, полный каких-то сладких теней, рот.

— Это я, — кузина объяснила не без досады. — Неужели не похожа? А рисовала тетя Наташа, та, у которой изумруды на руках.

— Да, действительно это похоже, — поспешил согласиться Павлик.

Лика посмотрела на него с сожалением, и глаза ее на мгновение

приняли выражение глаз красивей овцы, в которых нет никакой мысли.

— Я думала, что вы более пожилой, судя по тому, что о вас рассказывали, — лениво бросила она, проходя дальше.

— Кто же вам обо мне рассказывал? — вспыхнув, осведомился Павлик.

Но кузина не удостоила его ответом. В руках ее показались увесистые альбомы, и Павлик смотрел на них с содроганием. Неужели она будет ему показывать всех родственников?

По-видимому, она считала своею обязанностью занимать гостя, и уж приготовилась начать родословную, как остановило ее быстрое замечание Павлика:

— Пожалуйста, будьте любезны, бросим все эти пустяки!

Кузина Лика посмотрела на него с удивлением:

— О! — сказала она, и здесь впервые с ее лица сползла апатия. — Вот вы какой. А чем же вы хотите теперь заниматься?

— Ничем, — так же быстро ответил Павел. — Я скоро уйду.

Он покраснел, видимо решившись вконец отбросить всякую галантность, и добавил с искренностью:

— Не нравится мне, и скучно у вас.

Теперь уже Лика Браун смотрела на него во все глаза. Этот северный медведь изъясняется кратко и веско. Лицо у него было не из обычных. Внезапно она спросила:

— Послушайте, а вы не красите брови?

— Нет, а что?

— А то, что они у вас черные и лоснятся, а волосы пепельные.

— С этим ничего не поделаешь, кузина. — Павлик искренне рассмеялся. Теперь он чувствовал себя более старшим, чем эта девушка, несмотря на то, что ей было значительно больше лет.

— Если хотите, я для вас покрашусь, — сказал он иронически.

И возвела на него вдруг затеплившиеся, ставшие милыми глаза кузина и проговорила медленно:

— Нет, нет, гораздо лучше так.

Тон голоса ее был мягок и мелодичен.

Теперь они молчали, не желая занимать друг друга, и от этого на душе у обоих как-то разом потеплело.

— Странно все-таки, — сказал Павел после долгой паузы и прошелся по комнате. — Еще не будучи в этом доме, я был предубежден против него; не понравились мне тетки, все три не понравились, и вы сначала…

— А теперь?

— А теперь вы как будто не такая. Мне казалось все время, что вам скучно и лень жить… Разве это не так?

— Так.

— Вы жили когда-нибудь в Англии? Вы родились в ней?

— Родилась и жила. Восемь лет.

— Там хорошо?

— Хорошо.

Опять замолчали. Павел думал об Англии, в которой никогда не был, о которой знал только по учебникам. Какая-то Темза есть в этой Англии, какой-то Оксфорд, Вестминстер или Манчестер. А может быть, это и не в Англии? Странно. Эта девушка с прекрасными сонными глазами родилась в Англии и вот сидит здесь, перед Павлом, и называется родственницей его.

— Вы знаете, вы приходите к нам иногда… Вы какой-то особенный.

— Это я — особенный?

— Печальные у вас глаза. Даже когда улыбаетесь вы.

Павел поднял голову. Во второй раз говорят ему девушки этак.

— Вы влюблены, что ли, в кого-нибудь?

— Этого я вам никогда не скажу.

— Не говорите. А все-таки когда вздумается, придите.

— Может быть. Не обещаю.

— А Тасе — обещали?

Теперь Павел бледнеет. Он поднялся, он ошеломлен, он подносит, точно защищаясь, руку к лицу, он смотрит на кузину во все глаза.

— Что вы сказали? — едва разделяя слова, едва понимая их смысл и значение, спрашивает он. Дыхание его остановилось, он не дышит, его сердце пронзили иглою, и жалобно поникло оно.-1- Что вы сказали? Объяснитесь.

— Только то, что я знаю Тасю Тышкевич. Сейчас она в Англии, в Лондоне, с отцом.

— Вы… вы… о ней говорите? Вы не шутите?

— Она помолвлена и в конце года выйдет замуж за атташе посольства. Мистер Кингслей — очень образованный молодой человек.

Она здесь жила, здесь, в его сердце, а он забыл ее. Он забыл ее и потерял, она исчезла для него навеки, потому что «никогда еще на земле не соединялись двое полюбивших».

Но она до смерти полюбила его…

Вот оно, вот это вечное мечтание, на время затененное жизнью в сердце, снова всплыло и загорелось; эти слова, вечные слова заклинания, вновь ожили и сладким огнем опалили душу. И содрогается душа в сладостной боли, и тоскует, и зовет!

«Тася, мечта моя единая. Тася, милая, да слышишь ли ты меня?»

Нет, она не слышит, она далеко, она где-то за морем, в какой-то Англии; его мечта делается супругою атташе посольства, о, какая злая ирония, какой сарказм грубой жизни, он забыл на время душу мечты своей, и вот рука бога, рука карающая, коснулась сердца его, и голос звенит железный, немилующий, осуждающий на вечные муки огнем: «Супруга атташе посольства!»

Да, конечно, он сам виноват, он безмерно виновен перед лицом Мечты своей, он приемлет наказание по делу, он забыл, забывал ее, он бродил среди девушек и женщин, постоянно раскрывая им свое сердце; и еще так недавно он пал вторично, грубо и некрасиво, не памятуя, не вспомнив о небесной мечте своей. Он не только опозорил любовь, он совершил обман и нечестие, он пожелал жены ближнего своего и взял ее, а может быть, даже и не пожелал, а только взял, и это еще хуже, ибо он украл без необходимости, он позволил украсть свое сердце на несколько жутких мгновений, он опозорил небесное грубым прикосновением земли, и вот она кара, она вновь приблизилась — Единая и Вечная Мечта, — но приблизилась затем, чтобы только напомнить — и стать навеки разделенной, обреченной чему-то мелкому, звучащему смешно, обидно и ничтожно, обреченной на всю жизнь: «супруга атташе посольства».

О, как странна и непонятна жизнь, как жутки, неведомы и невнятны ее законы; без предупреждения, без жалости исполняется мерило жизни; раз — и прежней жизни уж нет, мечта отторгнута навеки, бесповоротно, бесстрастно, ты согрешил — и нет спасения, и нет оправдания, и к раз бывшему навсегда не стало пути.