Николай Крашенинников - Целомудрие

И замирает в изящной перчатке изящная визитная карточка. Как в ее руки визитную карточку вложить?

— Скажите: родственник Ленев из такого-то города, — говорит он дрожащим голосом в упор кухарке и, набираясь смелости, добавляет громче — Доложите: племянник, поняли меня?

Кухарка смотрит на него и тяжело дышит тем же луком, видимо, напрягая все фибры ума, чтобы что-то сообразить. Наконец она подается в глубину прихожей.

— Постойте тута! — говорит она и захлопывает перед носом Павлика дверь.

— Вот дура! — обиженно говорит он.

Нечего сказать, первый визит пока неудачен; но вот топот ног обрывает его мысли, снова растворяются парадные двери, появляется та же кухарка и говорит тем же басом:

— Идитя за мной. Прямо идитя.

Прямо идет студент.

По широкой нечистой мраморной лестнице с медными прутьями для забытых ковров поднимается Павел в вестибюль — широкую комнату, оклеенную красным штофом, заставленную мебелью в зеленых чехлах. Громадные рога оленя распростерлись над входом, приглашая повесить шляпу; желтая фарфоровая жаба зияет пастью, заполненной зонтами, а в раскрытую дверь видна белая зала с лепным потолком, со сверкающими призмами стопудовой люстры, с белой французской мебелью, расставленной вдоль стен.

В прихожей Павла встречает черная горничная, похожая на монашенку, с хитрым заплаканным лицом. Ей можно вручить без опасения визитную карточку; она принимает безмолвно и бесшумно уходит; Павлик идет в залу и шагает по паркету, во время поворотов увидя, как мелькнуло в сумраке коридора чье-то любопытное поношенное лицо.

Минут пять проходит в тишине и молчании; безмолвие наконец начинает тревожить студента: может быть, о нем забыли, может быть, черная женщина, сумасшедшая или дура, позабыла доложить, и тетки сидят в каких-нибудь антресолях, а он, Павел, будет до вечера или до ночи по мраморной зале бродить?

Дряхлые и умирающие, совсем забытые, стоят у громадных окон посохшие фикусы и пальмы. «Тоже — живут и цветов не поливают», — неприязненно думает он, а в это время к нему подходит еще служанка с желтым лицом, похожим на раздавленный лимон, в черной юбке и кофте, с неприкрытыми серыми волосами, в мягких стоптанных туфлях, открывающих грубые черные чулки.

Резким голосом она спрашивает студента:

— Вы Павел Ленев?

— Да, — отвечает Павлик и оскорбленно краснеет, — я Павел Ленев, а где же…

— А я вдова генерала Хворостава, ваша тетка Аглая.

Точно пудрой покрывается розовое лицо студента. Эта старая женщина, грубо одетая служанка — вдова сенатора, владельца особняка? Как дал он маху, всему виной его молодость, теперь надо будет поправиться: в смущении он склоняется к руке.

— Пойдемте за мною в гостиную, туда придут сестрицы, — добродушно улыбаясь, говорит вдова и идет вперед. А за нею, подавленный и разбитый, пробирается студент.

Он вступает в гостиную изумрудного цвета, где все зелено, напоминает весну и цветет.

Равнодушно и устало шаркают грубые туфли по восхитительному, нежному, похожему на бархатный газон ковру. Тетка Аглая небрежно садится в изумрудное кресло, ее желтые, сморщенные, словно оклеенные пергаментом руки свисают с нежнейшего, цвета морской волны шелка на диване. Эмалевые изображения смеются в дереве кресел и столов. Такой роскоши Павел никогда не видел, и вот среди нее эта старая, грубая, она попирает стоптанными туфлями марево ковра, она смотрит на Павла внимательно-тупым, бесцветным взглядом, ожидая, что он наконец заговорит.

— Сколько времени вы ехали из вашего города? Есть ли там на улицах электричество? Замощены ли улицы и как далеко от города железная дорога? — скрипучим голосом осведомляется она и все смотрит на Павла тупым, непроницаемым, но беззлобным взглядом.

Отвечает студент на все поставленные вопросы, потом вынимает из кармана письмо и подает тетке, сказав: «А это вам от мамы, она просила передать».

Неторопливо вскрывают конверт сморщенные руки. Непроницаемые мутные глаза просматривают письмо. «Хорошо, я потом отвечу Лизе», — говорит тот же деревянный, словно неподмазанный, голос, а в это время в гостиной открываются зеленые, скрытые в стене двери, и две старые важные дамы в сопровождении бледной черноволосой девушки с блестящими, словно испуганными, глазами подходят к ним.

Как это ни было странно, сначала из трех вошедших Павел поглядел на старух. Были они высокие, прямые, в шелковых платьях, в наколках черного бархата. Лица у обеих были сморщенные, важные, строгие, в коричневых пятнах, с узкими поджатыми губами, со светлыми, вылинявшими глазами, которые смотрели презрительно из-под редких выцветших бровей.

Обе они шли с любопытством и без смущения; двигались неторопливо, точно ожидая, что племянник двинется им навстречу. Но не двинулся Павлик, пока они не приблизились; смущение и неожиданность сковали его движения, и только когда тетки протянули ему свои руки, сморщенные и покрытые пятнами, как лица, он попытался со всей деликатностью приложиться к ним.

По-видимому, обе тетки остались довольны осмотром прибывшего родственника. И вид и манеры Павлика представились им удовлетворительными: насколько могли, они расправили на лицах складки и опустились в кресла, обе важные, чопорные и прямые, как трости. В противоположность замужней сестре, барышни были одеты с роскошью немного смешной и старомодной. Кольца старинной работы, с великолепными изысканными камнями, сияли на костлявых и высохших пальцах. Одна любила рубины, пальцы другой были отмечены изумрудами.

Только когда уселись девы, Павел обратил внимание на третью. Это была барышня лет двадцати двух, без кровинки в лице, с глазами серны, которая испугалась. Но в противоположность взглядам, ее лицо не носило никаких следов трепета и волнения. Губы улыбались медлительно и спокойно, на лбу не тлело ни одной морщинки, да и все движения были плавны, эластичны, спокойны; темные волосы обвивали прелестной косою лоб. Шрам на подбородке несколько портил миловидность ее лица, и она, зная это, время от времени прикрывала его рукой. Испуганными глазами своими она смотрела спокойно и бесцеремонно, и это было так странно приметить в ней. Рот у нее был несколько крупен, но красивый, исполненный странной сладости.

Павлик недоумевал, может ли он приложиться к руке этой третьей, когда за его спиною проскрипел голос тетки Аглаи:

— А это ваша кузина, mademoiselle Лика Браун.

Подивился Павел: даже Англия дарила его кузинами — вот до чего любезна была к нему судьба!

Опять ему пришлось двум другим теткам отвечать, есть ли в его городе электричество и далеко ли от железной дороги вокзал? Когда объяснил он, что улицы в том городе мощеные, все три тетки ахнули и недоверчиво переглянулись. Потом из разговора выяснилось, что они думали, будто там снег лежит восемь месяцев и что все жители вместо извозчиков ездят на верблюдах. Тем же непроницаемым взглядом смотрела на Павла, пока он рассказывал, старшая тетка, а потом обратилась к кузине Лике и предложила, пытаясь сделать на лице подобие улыбки: