Николай Крашенинников - Целомудрие

Сквозь раскрытую дверь Павел увидел, что там за столом восседает какой-то мужчина в канареечной рубашке. Заметил это и Умитбаев; Павел поглядел, — щеки его как бы покрылись зеленью, он нервно щелкнул пальцами и прошел в комнаты.

— Спать, спать пора, — сказал он Павлику, когда тот вошел к нему и начал раздеваться.

Невольно поглядел на него Павел: голос его звучал глухо, точно горло его было сдавлено. Безотчетно чувствуя, что надо что-то разъяснить, рассеять, Павел сказал как бы вскользь:

— Смешная эта Катерина, нарядилась в зеленое, а с нею в кухне был ее двоюродный брат.

— Да? — утомленно переспросил Умитбаев и погасил свечу.

— Это ее родственник, он уже ушел, — счел нужным добавить Павел. Ему все хотелось отвлечь Умитбаева, он пытался занять его разговорами о вечере, много рассказывал о том, как Нелли похорошела; но так как Умитбаев все молчал и лежал неподвижно, то наконец и Павел прекратил беседу. Луна стояла посреди неба, равнодушно глядя в окно их комнаты.

Павел заснул с мыслью об Умитбаеве, но тотчас же почувствовал, что стал тонуть, погружаться в какую-то пучину, исполненную света. Он сразу очутился среди неба, и от этого мгновенно оборвались в нем все мысли об Умитбаеве, то есть о земле. Небо сияло перед ним, светлое, оранжевое, слепящее глаза, и странно было примечать на нем ярко горящее созвездие Девы. Он чувствовал, что, достигнув созвездия, он перестал тонуть. Все земное, все тленное теперь было под ним, сам же он плыл в оранжевом воздухе, и, исполненное ласки, сияло перед ним призывающее лицо Девы. «Неужели это она? — подумал он, чувствуя в сердце нестерпимую до боли радость. — Неужели я с нею? Я не разлучен, а приближен; неужели в самом деле нам суждено сблизиться — хотя бы и здесь?»

И едва только подумал, как увидел простертые к нему тонкие, как стебли цветов, невинные руки. Невидимый хор голосов пел песню царю, который все исполняет, потому что он — Сокровище благих, исполняет хотя поздно, но навеки, исполняет там, где Вечность, — все. Непорочные руки простирались к нему, расстояние делалось все меньше и меньше; теперь на лице Девы он уже отчетливо мог разглядеть улыбку и тихое дрожание ресниц, обрамлявших священные, строгие, непорочные глаза.

— Вот где мы обручены, вот где мы встретимся обрученные, обреченные, — слышит он над собой знакомый бессмертный голос, — сердце в нем вздрагивает и опять точно хочет прорвать грудь, и он делает движение к Деве, схватывается за край ее одежды — но обрывается и со сдавленным стоном летит вниз, на землю, к чернеющему лону моря, к шпилям земных церквей, к трубам фабрик, к железным крышам домов.

— Пожелал раньше — и вот наказан! — как гром, говорит каменный голос, и Павел сильно ударяется телом о железо крыши, и пробивает ее, и падает ниже, и, чувствуя ломоту во всем теле, холод в висках и расслабленность в сердце, просыпается на своей постели.

— Что это, что? — жалобно говорит он и тихонечко стонет. Какой странный сон, как явственно это прикосновение к железу крыши, какая ломота в плечах, и эта горечь в сердце, горечь падения с небесной оранжевой высоты.

Он на земле, он упал невозвратимо; только раз он попытался подняться к небу Мечтой, но он свергнут с высоты, он внизу, он в малом, продрогшем от морозов городе, он в маленьком низком доме, в душной комнате, на постели, в немом молчании зимней ночи.

Нет, нет, уже не ночь, это рассвет, это зимний саван зимнего утра; он видит сероватые тона неба, он вернулся вчера в пятом часу утра, и теперь уже светает, вот тут на диване спит Умитбаев, он спит спокойно, его не слышно, он успокоился или его нет на постели. Да, да, в самом деле его нет, он куда-то ушел; как лепет воды доносятся из коридора звуки голосов: может быть, кто-то плачет, или это бранятся, вот что-то упало на пол, и тут же слышен визг; с замершим сердцем Павел бросается на крики, он пробегает, неслышно ступая, коридором и входит в кухню и видит, что на постели с пестрым одеялом из ситцевых кусочков лежат двое и придушенно кричат, борясь и охватывая друг друга руками, потом один отталкивает другого и бежит к стене, стуча по полу босыми ногами, в длинной белой рубашке, с распущенными волосами; со стены он срывает платок и шубу, медная кастрюля гулко падает при этом с полки; теперь видно, что эта женщина — это Катерина, она вскрикивает что-то и, все не видя Павла, бросается к парадному выходу, раскрывает его, выбегает на улицу и бежит, голося что-то, не закрывши двери, а с кровати с желто-зеленым, унылым, зловещим лицом поднимается Умитбаев и несколько мгновений бессмысленно смотрит на Павла, потом улыбается совсем черными губами.

— И все-таки я добился, я взял проклятую, — апатично говорит он.

— Умитбаев, ты с ума сошел, — шепчет Павел, бросаясь к другу. — Как не стыдно тебе, какое безобразие!

Молча снимает со своего плеча его руку Умитбаев, молча подходит к раскрытой двери, запирает ее на ключ и снова улыбается по-прежнему черными, страшными губами.

— Все-таки я овладел проклятой, теперь померзнет и прибежит.

Ложится на диван, отворачивается лицом к стене и лежит неподвижно.

А Павел все смотрит на его тень у стены — жуткую, прозрачную, мертвую тень, и все ловит следы рассвета, все не сводит глаз с узкой щели занавески, сквозь которую вбегает в комнату утро января.

Грубый звонок потрясает притаившуюся тишину. Павел поднимает голову, вслушивается, звон повторяется, прислуги нет, надо идти отворять. Несколько секунд Павел смотрит в сторону Умитбаева, не пойдет ли отворить он, но нет, тот неподвижен, а в это время уже стучат извне в раму окна. Павел набрасывает костюм, отворяет дверь — всхлипывающая фигура женщины бросается в прихожую, чуть не сбив с ног, и за нею мерно вступает в комнату пожилой и сонный околоточный надзиратель.

— В этом доме совершено изнасилование девицы; потерпевшая, заявив об оном, является лично со мною. Кто здесь студент Али-Газис Умитбаев? — чеканно и равнодушно спрашивает он.

— Я студент Али-Газис Умитбаев, — отвечает кто-то с порога. Таким далеким голосом говорит он, что Павел должен обернуться, чтобы проверить: точно ли это Умитбаев сказал.

— Вы студент Али-Газис Умитбаев?

— Уже сказано… — Голос Умитбаева становится обыкновенным, немного надменным и раздраженным. — Но в чем же дело?

Серые усы околоточного поднимаются кверху, усталое лицо с опухшими глазами глядит на него.

— Сия потерпевшая девица, явясь в управление пристава второй части, лично показала, что вы учинили оной насилие, сопряженное с лишением…

Все лицо Умитбаева тонет в чувстве изумления, недоверчивости, обиды.

— Она показала на меня? Показала в участке?.. Эта?.. Она?..

В ответ из угла раздаются сдавленные рыдания, какой-то писк или вздох, из-под клетчатого платка показываются вспухшие красные щеки, Катерина делает движение — и сурово останавливает ее, подняв руку, околоточный надзиратель.