Николай Крашенинников - Целомудрие

Среди разговоров о деревенском бытье и городской дороговизне в зале раздались мужские голоса, какой-то военный звякал шпорами, прощаясь, и через несколько минут вошел в столовую Петр Алексеевич хозяин дома.

— А вот, Петр, и наш питомник приехал с Лизочкой, — обратилась к нему тетя Фима.

Петр Алексеевич что-то проворчал и стал здороваться с Павликовой мамой. Он с ней поцеловался, потом подал руку и Павлику и поцеловал его в висок.

Все покупатели, покупатели, а денег нету! — ворчливо сказал он. обращаясь к жене, и кивнул головою по направлению к зале. То, что он ни слова не оказал еще ни ему, ни маме, встревожило Павлика и заставило насторожиться. «Неужели и дядя Петр такой же злой, как бабка?»

— Да вот, Елизавета Николаевна, все верчусь и верчусь! — проговорил Петр Алексеевич и принял от бабки громадную чашку с чаем. Есть у меня дворовое место, дохода не приносит… Вот и ходят безденежные покупатели.

Павлик вслушивался в его речи; он говорил не грубо, совсем нет; но голос у него был низкий и отрывистый, как у бабки Прасковьи, и привычка была хмуриться. Форменный китель, видимо, был ему узок, он все дергал плечами. Золотые пуговицы с орлами тоже пугали Павлика. Огромный нос точно готов был клюнуть.

— Я вот говорю Фиме, — у вас и так много народу, а я вам еще своего привезла! — обратилась к нему с такою же фразой Елизавета Николаевна. По-видимому, она полагала нужным прежде всего выступить и перед ним как бы с извинением за обузу. Внимательно взглянула она при этом в лицо хозяину и бабке. Павел видел, что мать тревожится, видел также, что она старается за него, и на сердце его темнело.

— Э, ну что там, Елизавета Николаевна. — ворчливо ответил Петр Алексеевич, и в грубом голосе его совершенно явственно зазвенела сердечность. — Пять сорванцов, шестой незаметен, — добавил он и угрюмо улыбнулся, и Павлику вдруг представилось, что дядя Петр добрый и только напускает на себя холодок.

«Вероятно, оттого, что он будет вице-губернатором!» — решил он в душе.

— Сироту небось бросать не полагается! — ворчливо добавила и бабка Прасковья.

Павлик вспыхнул. Во второй раз он услышал это противное, принижающее слово. Несомненно, что бабка хотела сказать что-то ласковое, но он видел, как вскинули на него глаза все дети тети Фимы, и ему сделалось так стыдно, что он чуть не заплакал. Для того чтобы не всхлипнуть, он пригнулся к своей чашке, глотнул горячего чая и захлебнулся. Внимательно посмотрел на Павлика дядя Петр и перекинулся взглядом с женою.

— Вы, бабушка, всегда ляпнете! — грубо сказал он старухе и покачал головою.

— Это ничего, я просто подавился! — поспешил объяснить Павлик, не подозревая, что своей наивной фразой открыл всем истину.

— Да я ништо, — сконфуженно заворчала бабка Прасковья и двинула стаканами.

— Будет уж, слышали! — остановил Петр Алексеевич и обратился к Павлику: — С тех пор как ты здесь, Павлуша, ты все равно что мой сын.

— А! — чуть не крикнул Павлик, до того поразило его в дяде простое и открытое слово. Чтобы вновь не выдать себя, он принялся за чай и опорожнил всю чашку.

— Спасибо вам, Петр Алексеевич, я знала это, — негромко молвила Павликова мама.

Чай кончился, дети повели своего гостя показывать ему комнаты, а взрослые перешли в гостиную.

Павлика взяли под руки две младшие, Катя и Лена, но подошли гимназисты и оттащили девочек за косы.

— Он мальчик, очень ему с девчонками интересно! — сказал Стасик и, обратившись к брату, добавил: — Я думаю, надо ему прежде всего показать дедушкино ружье.

— Вот глупости! — Олег пожал плечами. — Ты думаешь, он не видел ружей в деревне. По-моему, надо прежде всего залезть на чердак, посмотреть, сколько там голубей.

Однако решили предварительно осмотреть комнаты.

— Все дети спят наверху, и я с ними! — сказал Олег и повел Павла но каменной лестнице во второй этаж.

Около лестницы была девичья, и там подле зажженных у киота лампад молилась горничная.

— Васена, это Павлик! — объявил одной из них Олег и потащил своего гостя дальше.

Верхний этаж был весь выкрашен масляной краской, было там всего пять комнат: в одной жила суровая бабка Прасковья, в четырех остальных — дети. Старшие занимали особые комнаты: Олег и Нелли; Катя и Лена жили вместе, Стасик спал с нянькой Авдеевной.

Большая изразцовая лежанка находилась в комнате Олега.

— Здесь я учу всегда гимназические уроки! — сказал он Павлику. — Зимою она топится, и сидеть бывает тепло.

Старая нянька подошла к ним и присела в кресле.

— Нахлебник, что ли? — спросила она и почесала за ухом вязальной иглою.

— Не нахлебник, а Павлик, и ты, нянька, дура! — сердито крикнул Олег. Он покраснел, напыжился, глаза его были злые. — Ты уйди и нам не мешай.

Нянька еще раз взглянула на Павла с любопытством и, точно послушавшись, вышла, шаркая туфлями, а Олег стал показывать Павлику фотографии своих товарищей по гимназии.

— Это Торсункин, это Зыков, это Шрамченко-Криницкнй, он первый ученик, — рассказывал он, а Павлик смотрел фотографии и думал, что у няньки злое и угрюмое лицо. «Она назвала меня еще нахлебником… Разве я нахлебник? Я родственник, — думал он, — а нахлебники бывают чужие».

— Ты у нас сегодня и останешься? — спросил Павлика подошедший Стасик, но раздались шаги, появилась мама в сопровождении тети Фимы и объявила, что пора отправляться навестить тетю Наташу.

— Я вижу, что они все уже подружились, — сказала тетя Фима. — Непременно приходите завтра обедать… Ты придешь, Павлик?

Павлик посмотрел в ее прекрасные глаза и ответил, ничуть не колеблясь:

— Приду.

Они переходят улицу и попадают в другой дом — к тете Наташе.

Этот дом меньше, но выглядит уютнее. Комнаты все завешаны картинками, фотографиями, веерами, иконами и походят больше на магазин. Особенно понравилась Павлику гостиная с белыми колоннами; в ней было много зелени, цветущих деревьев, стояли по углам статуи, изображавшие девушек и стариков. Одно было нехорошо: девушки были совсем голые; вероятно, от этого они большею частью сидели сгорбившись, стремясь закрыться волосами. Большие бутыли с наливками были расставлены по окнам; это не очень подходило к статуям, но на одном окне Павел увидел и аквариум с красными глазастыми рыбками и примирился.

Тети Наташи случайно не было дома; гостей встретил ее муж, Василий Эрастович, военный капельмейстер, и встретил так приветливо, точно Павлика с мамой ждали давно. Он так и сказал:

— Мы уже давно вас поджидаем, Елизавета Николаевна, а Ната только выбежала на минутку.

И здесь также шипел на столе самовар. Хоть и не хотелось Павлику пить, а пришлось и здесь выпить чашку. Разливала чай дальняя родственница тети Наташи, институтская пепиньера Зоя Никитична, или Зайчонок, как назвал ее дядя Василий, горбатая девушка с очень тонкими аристократическими чертами лица и с печальными голубыми глазами.