Хаим Граде - Немой миньян

Но успех не избавил его от страха, что о его делах узнают во дворе Песелеса и в Немом миньяне. Реб Довид-Арон Гохгешталт считал всех и каждого во дворе и <���…> молельне своими кровными врагами. Можно себе представить, как его кровные враги будут мстительно радоваться, если узнают, что он протягивает руку за подаянием, и как они помчатся передать эту весть Хане-Этл Песелес. Больше, чем всех остальных, он опасался нового аскета. Реб Довид-Арон Гохгешталт уходил в далекий бейт-мидраш где-то на краю города и всегда получал там что-нибудь. И все-таки перед его глазами неизменно стоял низенький злобный упрямец, этот раголевский раввин. «А если его прогнали из местечка, то это разве лучше? А если он требует от Немого миньяна, чтобы его содержали вместе с его женой и детьми, это лучше?» — кипятился вержбеловский аскет и все же не мог преодолеть страха. Поэтому он остался на целый день в Немом миньяне, чтобы замести все следы, если реб Гилель Березинкер шпионит за ним.

Вержбеловский аскет сидел в своем уголке над томом Гемары, но его так и подмывало вскочить с места. Он подсчитывал, сколько денег мог бы насобирать в этот день, а теперь они для него потеряны. Чтобы остудить свой гнев, он пожимал плечами и разговаривал сам с собой: «Ну разве это не издевка, разве это не было бы смешно, если бы не было так грустно, что именно этого раголевского раввина-скандалиста зовут реб Гилель [114] Намек на знаменитого талмудического мудреца, главу синедриона Гилеля-старого (1 в. до н. э.), для системы постановлений которого было характерно снисхождение к людям («мера милосердция»), в противоположность системе постановлений его современника, главы синедриона Шаммая-старого, отличавшейся жестким толкованием Закона («мера закона»). ? Он наверняка думает, что он так же терпелив и так же снисходителен к людям, как Гилель-старый! Так разве я должен им восхищаться? Разве я должен дрожать от страха, что он узнает?» Но сколько бы реб Довид-Арон из Вержбелова ни рвался туда, где он сможет набить карманы деньгами, его удерживали, как цепи, в Немом миньяне страх и желание выведать, не подозревает ли его в чем-нибудь изгнанный раввин.

По лицу раголевского раввина ничего нельзя было понять. Он, как всегда, стоял у своего пюпитра над Гемарой, опустив глаза, а когда кто-нибудь к нему приближался, недовольно сдвигал брови, показывая, что его понапрасну отвлекают от учения. Вержбеловского аскета он считал бездельником и безумцем и даже не смотрел на него. Но именно потому, что реб Гилель Березинкер открыто демонстрировал ему свое пренебрежение, реб Довид-Арон Гохгешталт дрожал и сгибался перед ним втрое. Вержбеловский аскет так долго мучил себя сомнениями, знает ли этот безжалостный разбойник и гордец, этот изгнанный из Раголе раввин его тайну, что не мог уже больше терпеть и направился к нему с масляной, заискивающей улыбкой на лице.

— Люди говорят, что вы, реб Гилель, большой комментатор Писания, потрясающий комментатор Писания. Так почему бы вам не доставить наслаждение и аскетам Немого миньяна вашей проповедью?

— Зачем мне здесь бесплатно произносить проповеди? Я не нуждаюсь ни в чьем подтверждении, что я хороший толкователь и проповедник.

Раголевский раввин даже не поднял глаз от Гемары. Но по спрятавшейся в его бороде мрачной улыбке было заметно, что ему все-таки приятно слышать похвалы. Реб Довид-Арон увидел в этом признак того, что изгнанный раввин ни о чем не знает, и разошелся еще больше.

— Конечно, вы не нуждаетесь ни в чьем подтверждении. У меня нет сомнения, реб Гилель, что раголевские обыватели еще придут и еще упадут вам в ноги, чтобы вы вернулись в Раголе. У меня нет ни малейшего сомнения, реб Гилель, что если бы не нынешняя плохая погода, то раголевские обыватели уже были бы у вас и просили бы, чтобы вы сжалились над ними и вернулись. Вы можете каждый день ожидать их приезда.

Уволенному раввину показалось, что вержбеловский аскет над ним издевается. Он поднял свои злые глаза и прорычал:

— Безделье приводит к скуке. Оттого, что вы постоянно слоняетесь и ничего не делаете, вы поглупели. Почему вы сидите и не учите Тору? — И реб Гилель Березинкер повернулся к нему спиной.

Вержбеловский аскет отступил от него молча, дрожа всеми членами тела. Он уже снова сидел в своем уголку, но все еще вытирал пот со лба. «То есть это означает, что он знает. Во всяком случае, он подозревает и может узнать», — прошептал самому себе реб Довид-Арон и поднял глаза к священному ковчегу, словно давая клятву перед свитками Торы, что больше не будет ходить по молельням.

На собранные деньги он потихоньку купил две пары новых приличных штанов, подержанный сюртук, новенькую жесткую раввинскую шляпу, пару новых гамашей и поношенное пальто — полосатое, с парчовым воротником, вроде тех, что мальчишки и молодые франты носят и летом, и зимой. И вот в простую среду он нарядился и отправился в магазин Ханы-Этл Песелес. Ему в лицо дул холодный колючий ветер поздней осени, пронизанный запахом гниющих листьев. Когда аскет открыл дверь в пекарню, его окутали теплые клубы пара, вырывавшиеся из помещения на улицу. Из-за холодной погоды владелица хлебопекарни уже надела шубку и шерстяной платок на голову. У двух ее продавщиц под белыми фартуками тоже были зимние жакеты с длинными рукавами. Только вошедший к ним расфуфыренный аскет был одет, как в ветреный весенний день — в тонкое пальто с парчовым воротником и полушелковый голубой галстук с красными крапинками. Хозяйка растерялась от его внешнего вида и поведения. Она подумала, что ей снится сон. Но глаза ее не обманывали: вержбеловский аскет подстриг бороду и пейсы. Хана-Этл испугалась, и в то же время ее разбирал смех. Продавщицы посмотрели на аскета так, словно он сошел с ума. Реб Довид-Арон растерялся, на этот раз он не придумал оправдания, почему это он зашел посреди среды, а не в пятницу, как обычно. К несчастью, покупатели в пекарне еще не появились, так что у аскета не было ни времени, ни ясной головы, чтобы выдумать объяснение на месте. Он щупал пальцами подстриженную бороду и издавал невразумительное кряканье, словно что-то бурчал посреди молитвы, когда нельзя прерываться.

— А я уже думала, почему это вы в прошлую пятницу и в позапрошлую тоже не заходили за халой. Может быть, вы были, не дай Бог, нездоровы или заняты? — спросила хозяйка.

Да, да, он был сильно занят, ухватился реб Довид за ее слова. В эту минуту он вспомнил, что раголевский раввин назвал его глупцом. А почему это он уверен, что и владелица пекарни не считает его за глупца? Реб Довид-Арон горделиво поднял голову и принялся рассказывать, что он, слава Богу, больше ни к кому не должен ходить за подарками. Он как раз и зашел, чтобы сообщить, что одно местечко хочет пригласить его в раввины и прислало к нему своих лучших обывателей с письмом о назначении в раввинскую должность. Но пока он еще не дал своего согласия, он не должен называть это местечко. Это тайна. По правде говоря, он уже решился, но пока не обещал на все сто процентов. Вержбеловского аскета потом прошибло. Не хватало еще, чтобы он сболтнул, что это местечко называется Раголе и что его берут на место прежнего изгнанного раввина. Хана-Этл может узнать, что вся эта история — сплошная ложь.