Теодор Фонтане - Пути-перепутья

- Дома мы всегда так делали. И в Шлангенбаде тоже, когда больше нечем было заняться. Мы и другие игры припомнили из детских времен. Представь себе, я очень люблю дурачиться, а ведь мне уже много лет, пора бы и угомониться.

- Что ты, Кете…

- Да, да, ты увидишь, какая я стала матрона. Ах, Бото, вот он, дощатый забор и старый пивной бар, с таким смешным и немножко неприличным названием. Господи. как мы хохотали над ним у нас в пансионе. Я думала, его уже и в помине нет. Но с эдакими штучками в Берлине не могут расставаться, они живучи. Берлинцам только подавай необычное имя, чтоб посмешней; они и рады.

Приятность встречи уступила место легкому недовольству.

- Ты совсем не изменилась, Кете.

- Разумеется, нет. А с какой стати мне меняться? Меня не затем посылали в Шлангенбад, чтобы я там менялась, во всяком случае - не затем, чтобы у меня там изменился характер и манера разговаривать. А вот изменилась ли я в другом? Поживем - увидим, cher ami, nous verrons [3] Дорогой друг, мы увидим (франц.) .

- Станешь матроной?

Она приложила палец к его губам и откинула вуалетку, закрывавшую лицо. Но тут они въехали под Потсдамский виадук, по которому как раз мчался курьерский поезд. Все тряслось и грохотало, и лишь когда мост остался позади, Кете заговорила вновь:

- Мне всегда как-то не по себе, когда я в такие минуты оказываюсь под мостом.

- Ну, наверху тоже не лучше.

- Возможно. Все зависит от воображения. Вообще-то воображение - ужасная вещь. Ты согласен? - И она вздохнула так, будто перед ее мысленным взором внезапно возникло нечто ужасное, до самых основ потрясшее ее жизнь. Вздохнув же, продолжала: - В Англии, как мне рассказывал мистер Армстронг, мой курортный знакомый, о чем я еще доложу тебе во всех подробностях,- кстати, его жена урожденная Альвенслебен,- так к чему это я? - ах да, в Англии, рассказывал мне мистер Армстронг, покойников закапывают на глубину в пятнадцать футов. Пять или пятнадцать - это не составляет разницы, но, честное слово, во время этого рассказа я почувствовала, как clay [4] Глина (англ.). - настоящее английское слово, верно? - непомерной тяжестью давит мне на грудь. А ведь в Англии у них тяжелые почвы, глинистые…

- Ты говоришь: Армстронг… У баденских драгун был Армстронг.

- Это его двоюродный брат. Они все двоюродные, как и Селлентины. Я заранее радуюсь, что могу описать тебе его во всех мелких подробностях. Совершеннейший кавалер с подкрученными усиками, хотя это, я считаю, он делает зря. У него такой смешной вид, такие два закрученных шнурочка, а он их все подкручивает да подкручивает.

Через десять минут коляска остановилась. Бото подал жене руку и повел ее в дом. Большая дверь в коридор была обвита зеленью, на зелени красовалась чуть косо привешенная дощечка с надписью: «Добро пожаловать», правда, к сожалению, не «добро», а «дабро». Кете подняла глаза, прочла надпись и рассмеялась:

- Ай-яй-яй! Дабро! Ошибиться в таком слове! Тут уж не жди добра.

Из передней она прошла в коридор, где уже ожидали ее кухарка и горничная, обе приложились к ручке.

- Здравствуй, Берта, здравствуй, Минетта. Да, дети мои, вот я и вернулась. Ну, как вы меня находите? Заметно, что я отдыхала? - И прежде чем служанки успели ответить, чего от них, кстати, и не ждали, Кете продолжала: - Зато вы наверняка отдохнули. Особенно ты, Минетта, ты без меня здорово растолстела.

Минетта смущенно потупила взор, после чего Кете добродушно уточнила:

- Только с лица, ну и шея, конечно.

Тем временем подошел лакей.

- А, вот и вы, Орт. Я даже тревожилась, где вы. Слава богу, без оснований. Вид у вас цветущий. Вот только бледноваты вы. Хотя это от жары. А веснушки все на месте.

- Да, госпожа баронесса, веснушки никуда не делись.

- Ну и ладно. Зато цвет лица вполне естественный.

Так, за разговорами, Кете в сопровождении Бото и Минетты добралась до спальни, а двое остальных удалились в свое кухонное царство.

- Ну, Минетта, теперь помоги мне. Сперва плащ. Теперь возьми шляпку. Только осторожно, иначе мы задохнемся от пыли. А теперь вели Орту накрыть стол на балконе. У меня за весь день маковой росинки во рту не было. Я нарочно не ела, чтоб нагулять аппетит. А теперь ступай, голубушка, ступай.

Минетта торопливо вышла из комнаты, а Кете остановилась перед высоким трюмо, приводя в порядок растрепавшуюся прическу. Одновременно она следила в зеркале за Бото - тот стоял рядом и глядел на свою красивую жену.

- Ну-у, Бото,- кокетливо и лукаво протянула она, не отрывая глаз от зеркала.

Это милое кокетство возымело должное действие: Бото прижал ее к себе, и она с радостью отдалась его ласкам. Потом он обнял ее обеими руками за талию и высоко поднял.

- Ах ты, кукла, ах ты, куколка моя ненаглядная.

- Кукла, куколка! Я могла бы на тебя обидеться, потому что с куклами только играют. Но я не обижаюсь. Напротив. Я даже польщена. Кукол больше любят и берегут. А для меня это важней всего.

Утро было чудесное, небо слегка прикрыто облаками; обвеваемая легкими дуновениями западного ветерка, молодая чета сидела на балконе и, покуда Минетта убирала стол после кофе, глядела на Зоологический и его слоновник, чьи пестрые купола расплывались в утреннем тумане.

- Собственно, я до сих пор так ничего и не знаю,- сказал Бото,- ты сразу уснула, а сон - для меня святыня. Но я хочу все знать. Рассказывай.

- Рассказывай… Что я должна рассказывать? Я написала тебе так много писем, стало быть, Анну Гревениц и госпожу Залингер ты должен представить себе не хуже, чем я, а то и лучше, ибо порой я писала куда больше, чем мне известно.

- Согласен. Но очень часто мне приходилось читать и такие слова: «Об этом при встрече». Встреча уже состоялась, рассказывай, иначе я подумаю, будто ты что-то от меня скрываешь. Я ничего не знаю о твоих выездах, а ведь ты побывала в Висбадене. Правда, принято говорить, что в Висбадене есть только полковники и старые генералы, но ведь, кроме них, там есть и англичане. А коли уж речь зашла об англичанах, я сразу вспоминаю твоего шотландца, о котором ты собиралась мне рассказать. Как бишь его звали?

- Армстронг. Мистер Армстронг. Милейший человек, и я решительно не понимаю его жену, некую Альвенслебен - как я тебе, помнится, уже говорила, она почему-то вечно смущалась, едва он открывал рот. А ведь он был совершеннейший джентльмен, очень следил за собой, даже когда выходил на прогулку, и считал возможным держаться с известной небрежностью. В таких случаях джентльмены всего лучше. Скажи, ты ведь согласен со мной? У него был синий галстук и желтый летний костюм. Он выглядел так в своем туалете, словно его туда зашили, Анна Гревениц всякий раз про него говорила: «А вот и наш пенал шествует». Да, еще он всегда ходил с открытым зонтиком - от солнца. Он в Индии привык ходить с зонтиком. Он служил в Шотландском полку, полк стоял не то в Бомбее, не то в Мадрасе, а может, и в Дели. В конце концов это не так уж важно. Чего он только но навидался! Беседу он вел просто восхитительно, хотя порой я не знала толком, как это все воспринимать.