Александр Амфитеатров - Жар-цвет

Но, раздумывая и рассуждая, Дебрянский время от времени чувствовал, как по телу его пробегает та самая странная мистическая дрожь, что в Москве предсказывала ему галлюцинации и обморок, выгоняла его из дома и заставляла обращать ночь в день, скитаться бог весть где "человеком толпы", прося у столицы общества и шумов жизни как милостыни. Он невольно заражался чувствами Зоицы, переполнялся знакомою тоскою и предчувствием панического ужаса.

— Неужели я опять запутан во что-нибудь этакое? — думал он. — Значит, опять придется бежать… Да куда бежать? И так уже бросил дом, все, забрел на край света, сижу на этом проклятом острове, чтоб ему пусто было; вот уж, именно, как старик Горбунов говаривал, ни земли, ни воды, одна зыбь поднебесная… Нет же! дудки! ребячество! Будь что будет, а никуда я не поеду и от Зоицы не откажусь! Если я в самом деле склонен к сумасшествию, как намекал московский доктор, то от сумасшествия не отбегаешься, от навязчивых идей надо не убегать, а бороться с ними.

В Алексее Леонидовиче проснулось то грозное и гордое чувство самообороны, с каким прижатый в безвыходном овраге, волк внезапно оборачивается к гончим и, ляскнув зубами, садится на задние лапы. И храбрые псы, что до сих пор, не жалея ни ног, ни шкуры, налегали на бегущего зверя — только бы поскорее и первому доспечь его, вдруг смущенно оседают вокруг утомленного, запыхавшегося врага, который и дышит тяжело, и язык высунул, и только стеклянный взгляд его красноречиво говорит:

— Здесь я буду околевать… Ну-ка, суньтесь! кто первый?

К Вучичам он заходил несколько раз, но Зоицу ему удавалось видеть только при других и то мельком — очевидно, она его избегала. А вид имела тоже печальный и неспокойный. Однажды Алексей Леонидович расхрабрился.

— А что, — подумал он, сидя у Вучичей за обедом, — если я сейчас встану и торжественно попрошу у старика руку Зоицы? Он согласится, будет рад, Зоица меня любит, а тут подоспеет родительское благословение… растеряется и не посмеет покривить душой — не откажет мне: а тогда, разумеется, и этой толстой негодяйке останется только поздравить нас скрепя сердце… Махну-ка, право, махну!.. Смелым, сказывают, бог владеет…

Ему так хотелось это сделать, что казалось, будто в уши ему кто-то нашептывает веселый совет:

— Валяй, брат, правда, валяй…

Внятно, бойко — и голос словно бы знакомый.

В ту сторону стола, где сидела Лала, Дебрянский не решался взглянуть прямо и только косился. Он почему-то боялся, что она угадывает его намерения и вся насторожилась.

— Черт ее знает, — соображал он, — ишь как хмурится и глаза, точно у тигрицы: сейчас прыгнет. Ну как вместо того, чтобы поздравить — она выпалит в меня из револьвера или хватит меня, как Делиановича, этой шпилькой своей?

Но голос все подталкивал и подзуживал… и… Дебрянский даже не столько в задоре страсти, сколько в задоре неодолимого любопытства, что из этого выйдет, сделал, как хотел.

С огромным усилием над собой он встал и произнес коротенькую речь, в которой благодарил Вучича за оказанное ему гостеприимство.

— Я человек одинокий, — говорил он, — и привык жить одиноко, по-холостому. От близости родных я отвык, обаяние семейной жизни мне совсем незнакомо. Благодаря вашей доброте я теперь, на чужой стороне, узнал, насколько мне недоставало до сих пор света и тепла домашнего очага и как печальна жизнь без них. Я искренно привязался к вашей семье и желал бы никогда не расставаться с нею.

— Да и я, господин Дебрянский, не радостно закурю сигару в тот день, когда вы нас покинете, — отозвался старик, надвигая кустистые брови на увлажненные глаза.

— Так не лучше ли, господин Вучич, — продолжал Дебрянский, — сделать так, чтобы не расставаться нам вовсе? Я люблю вашу дочь и смею надеяться — сам ей не противен. Отдайте Зоицу на меня замуж, возьмите меня вместе с моим маленьким капиталом в компаньоны или приказчиком по вашему делу — и я ваш до конца дней моих.

Зоица вскрикнула, закрыла лицо руками и убежала из столовой, а Вучич поднялся и развел руками, да так и остался статуей седого изумления — очень приятного, однако, судя по улыбке, медленно разливавшейся по его широкому лицу. Дебрянский начинал речь, весь похолодев, а теперь ему было жарко — точно его окунули в кипяток. В конце речи он торопился и летел вперед карьером наездника, задавшегося мыслью во что бы то ни стало перескочить барьер, и перескочил-таки, и тотчас же почувствовал себя лучше, отлегло! Даже голос, который раньше советовал и подгонял — не робей, брат, валяй, право, валяй! — теперь твердил другое: ай, молодец, право, молодец, хоть куда! Однако голос оказался не внутри Дебрянского, как казалось ему, а живой и из внешнего мира: это просто хохотал опамятовавшийся старик Вучич и, хлопая по плечу желанного зятя, без перерыва частил:

— Молодец: настоящий юнак! Против всех правил, не по обычаю, а молодец! люблю! Так их и надо, девок — врасплох, как громом, чтобы и жеманиться не успела! Обними меня, милый: я очень рад, очень! И девка рада… уж я знаю, что рада!

Огромные глаза морского орла замигали, и на усах заблестела совсем не привычная им роса.

Взор старика упал на посинелое лицо Налы, с померкшими глазами, она машинально водила ножом по скатерти и пропорола в ней уже немалую дырку. Старик рассердился.

— Лала! что это значит? — прикрикнул он на своем родном языке. — Нельзя ли хоть сегодня обойтись без фокусов? У нас такая радость, а ты — словно тебя сейчас кладут в гроб. Поздравь жениха и поди отыщи и приведи к нам Зоицу. А, впрочем, нет! Я сам пойду. У тебя такие унылые глаза, что ты еще расстроишь ее своим юродством!

Вучич похлопал Дебрянского по плечу и погладил по голове, погрозил пальцем Лале и вышел. Два врага обменялись взглядами смертельной ненависти. В глазах Лалы Дебрянский прочел еще и насмешку.

— Ты думаешь, что сделал очень удачный шаг? что уже победил меня и Зоицу завоевал, как отца его? Ладно! Еще померяемся!

— Ну и померяемся! — стучал голос в уме Дебрянского ответным вызовом, удалым и тоже непримиримо злобным. — И померяемся. Только не поддаваться, не раскисать духом, а то — не больно и ты страшная мне с ужом своим.

Эта гневная переглядка не повела бы ни к чему доброму, если бы враги были одни, но присутствие двух линялых дальних родственниц послужило спасительным громоотводом. Одна из этих родственниц, которая выглядела более линялою, обратилась к Лале с жеманным выговором. Лала сперва не поняла ее, потом презрительно захохотала и встала из-за стола. Цмок, который клубился у ног ее, взвился по ней и повис через плечо, точно понимал бурю, вскипевшую в сердце своей хозяйки. Глаза его стали, как рубины, и жало черною вилкою шевелилось в воздухе. В дверях Лала столкнулась с Вучичем и Зоицею и молча, не глядя, дала им дорогу. Зоица была очень взволнована.