Александр Амфитеатров - Жар-цвет

— Ну, скажи же ему ответ сама, ну, скажи, — торопил счастливый старик.

Зоица искала Лалу глазами… Лалы уже не было… Смущение девушки дошло до крайних пределов: она дышала трудно, щеки пошли красными пятнами. Вучич дал Дебрянскому знак приблизиться, а сам отошел в сторону, покручивая длинный сивый ус.

— Все-таки настояли на своем, — сказала Зоица жениху с тоскливым упреком.

— Я не люблю отказываться от задуманной цели, не испытав всех средств достигнуть ее.

— Ведь я же говорила вам, что это невозможно… что из этого выйдут одни ужасы… За что вы не поверили мне?

— За то, — улыбнулся Алексей Леонидович, — что я вас люблю, и у вас фантастическая головка; а ужасов я не боюсь. И себя, и вас уберегу я от ужасов вашего воображения. Вы видели: я не из робких.

Зоица смотрела ему в глаза.

— Все, что я говорила вам, правда: я не имею права выходить замуж, и предложение ваше грозит большою бедою и мне, и вам! Быть может, даже смертью!

Дебрянский сказал:

— Ну и пусть грозит. А мы не испугаемся.

— Вы все думаете, что я брежу! Зоица со скорбью покачала головой.

— Объясните, в чем дело, — не буду думать.

— Не могу.

— И я не могу. Но — бредите ли вы, нет ли — я не хочу знать и буду защищать наше счастье от ваших страшных фантазий своей грудью… больше: буду защищать вас даже от вас самой, потому что, чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что настоящий-то ваш враг не… ну, вы запретили мне называть ее имя, — но вы сами… Вы отравили себя ею, загипнотизировали. А я вас от нее спасу и гипноз этот разрушу.

Зоица покраснела, уронила голову на грудь Дебрянскому и пролепетала:

— Хорошо же… пусть исполнится судьба… А если мы погибнем, то умереть с тобой вместе теперь легче, чем жить без тебя одной… Если бы ты знал… если бы мог подозревать… Я так несчастна! так!..

— Я сделаю тебя счастливою…

Вучич, аплодируя, прибежал из своего угла и сразу обнял жениха и невесту своими могучими узловатыми руками.

Поздно вечером, уже к полуночи, расстался Алексей Леонидович с невестою и, отказавшись от экипажа, лениво побрел пешком по набережной. Ему надо было освежить голову, полную впечатлений, и успокоить нервы, слишком приподнятые волнениями дня.

— Вот я и жених! — думал он, щелкая каблуками по плитам. — И как все легко и просто делается…

При мыслях этих он не испытал особенно сильной, захватывающей радости, но ему было спокойно и хорошо. Неприятно было только, что немножко кружилась голова и как будто знобило.

— Должно быть, в дополнение к законному браку схватил маленькую лихорадку. А вернее — нервная реакция после возбуждения. Напряжение было сильное. Чувствую себя совсем разбитым.

Огоньки Эспланады мерцали еще далеко-далеко впереди, а между тем Алексей Леонидович успел уже устать — мочи нет… Долго двигался он, лениво переставляя ноги и как-то не имея ни одной мысли в голове, будто ее вдруг ветром выдуло, — споткнулся о камень, вздрогнул, опамятовался.

— Кой черт? Неужели я уснул на ходу? Фу ты! Хорош жених! Рот разодрало зевотой!

Он присел на стенку набережной, и его сей же час согнуло и потянуло ко сну. Но едва дремота качнула его, как он почувствовал острый удар в сердце — такой внезапный и сильный, что он подпрыгнул и очнулся. Сердце уже не болело, зато неприятно ныла правая сторона груди, теснило под ребрами и откликалось колотьем в спину.

— Эге! Печень шалит! — подумал Дебрянский. — Что мудреного? Переволновался же я!

Ночь была свежая, и холодный, сырой камень набережной награждал его вместо отдыха неприятными мурашками по телу. Поднявшись на Эспланаду, к памятнику Капо д'Ист-рия, он зашел в придорожный кабачок и спросил себе стакан крепкой мастики.

— Здравствуйте! — окликнул его знакомый голос.

Он поднял голову: пред ним стоял и скалил лошадиные зубы весь рыжий под цилиндром знакомый англичанин, бывший лейб-медик императрицы Елизаветы доктор Моллок.

— Ах, доктор!

Врач смотрел на него со странным выражением лица.

— Вы не больны?

— Нет… а что?

— У вас было лицо человека, теряющего сознание… Я дважды звал вас.

— Я слышал только один раз.

— Крепко задумались.

— Да… но…

Алексей Леонидович проверил себя и обратился к врачу с большим недоумением, почти испугом.

— Представьте, доктор: я решительно не помню теперь, о чем я думал…

— Забыли, о чем думали?

— Да… Только чувствую, что моя дума страшно меня утомила.

Взор Моллока обратился было на стакан с мастикою, но Дебрянский даже обиделся.

— Помилуйте! Я еще не пил.

— Вы лунатизмом не страдали?

— В детстве, говорят, вскакивал с постели по ночам… Взрослым — нет.

— Ага! А то у лунатиков часты подобная забывчивость и рассеянность мысли… Мое почтение.

— Покойной ночи.

Выпитая мастика подбодрила Дебрянского.

— Мосье не желает закусить? — почтительно кланяясь, спросил швейцар отеля Saint Georges, где Дебрянский занимал две комнаты. Но мосье чувствовал такую усталость, его так тянуло ко сну, что даже не ответил.

Пройдя к себе, Дебрянский опустился в кресло, чтобы перевести дух, и начал медленно раздеваться, борясь со сном, который то откидывал его голову назад, то свешивал ее на грудь… В это время дверь скрипнула, в комнату вошел и сел за стол прямо против Дебрянского мужчина: улыбающееся лицо его показалось Алексею Леонидовичу знакомым. Ну, конечно, он! Шишки и комья отечной кожи, бессмысленный, разбросанный взгляд.

— Петров! Откуда ты взялся?

Алексей Леояидович открыл глаза, разбуженный звуком своего голоса, и понял, что он бредил: в комнате не было никакого Петрова, а на столе смердела, догорая в медном шандале, свеча, которой, когда Алексей Леонидович взял ее у portier [36] Портье (франц.). , оставалась еще добрая половина. — Вот ясно привиделся, — подумал Дебрянский. — Фу, однако, как кружится голова… и глаза режет, будто кто под веки песку насыпал… Напрасно я пил эту мастику!

Но едва Алексей Леонидович погасил огонь и нырнул под одеяло, едва он стал забываться в том состоянии, что Мори так остроумно называл вожатаем сна — гипнагогическим, Петров снова выплыл из тьмы и снова сел пред Алексеем Леонидовичем, полуосвещенный желто-красным мутным огнем — как почти всегда озаряет кровь кошмарные видения. Он сидел, молчал и кивал, и раздражал Дебрянского своим киванием.

— Что тебе надо? зачем пришел? — сердито спросил Алексей Леонидович, — ты, пожалуйста, не мечтай, что я тебя боюсь; я отлично сознаю, что вижу тебя во сне и что ты совсем не сам Петров, но моя ложная идея…

— Это хорошо, что ты сознаешь, брат, хорошо, — отозвался Петров.

— То-то… ты, брат, не лицо… ты — мастика!

— Превосходно! Не поддавайся! не поддавайся! Воюй! крепись!