Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Соня не пыталась помириться с Ицхаком. Наоборот, она продолжала злиться. Он стал опасаться, что она начнет говорить ему грубости. Опередил ее и заговорил с ней о любви. Взглянула на него Соня и почувствовала, что ей претит высокопарность его речей.

И тут мы должны заметить, что в чем-то она была права. Ицхак говорил тоном хозяина маленького дома в праздничный день. Праздничность эта вывела ее из себя, и она разозлилась. И так как не могла она от злости найти подходящие слова на иврите, стала говорить с ним по-русски. А он не понимал русского языка. Заметила это Соня и сказала: «Ах да, забыла я, что ты из Галиции», — и заговорила с ним на идише, как говорят с простыми людьми, не знающими языка образованных людей. Соня, не привыкшая к идишу, говорила наполовину на идише и наполовину по-русски, а он, не знающий русского, не понял большинства ее слов. Еще больше выросла преграда между ними, и он ощутил себя лишним.

В то время как Ицхак только почувствовал отдаление Сони, она уже в душе своей порвала с ним. Думала Соня: неужели из-за двух-трех поцелуев я ему обязана чем-нибудь? Или считает этот парень, что поцелуи девушки порабощают ее навечно? В любом случае я не принадлежу ему. Уже пришло время, чтобы он вырвал меня из своего сердца. До чего бы я дошла, если бы каждый молодой человек, которого я целовала, воображал бы о себе так, как этот галициец?!

Ицхак не знал, что на душе у Сони. И чем больше отталкивали его, тем сильнее он пытался к ней приблизиться. Он начал говорить то, что она раньше любила, но не понимал, что эти речи нравились ей не сами по себе, а оттого, что ей нравился тот, кто это говорил. Обрезала она его: «Пожалуйста, прошу тебя! Не наводи на меня скуку!» Ицхак пришел в замешательство: все, что он делал, он делал только потому, что знал — ей это нравится, а теперь она отворачивается от него.

Перемена эта… с каких пор началась? Началось это, пожалуй, так. Как-то повстречала она его в новой одежде. Посмотрела на него, и казалось, что разглядывает она его с симпатией, но вдруг сказала: «Был у нас в городе учитель-еврей, круглый, как бочонок селедки, и носил он голубые носки, похожие на твои». До Ицхака не дошло, что она хотела посмеяться над ним — к чему насмехаться над голубыми носками, тем более в Эрец Исраэль, где вовсе не каждый уделяет внимание своей одежде, тем более — носкам под брюками. Когда же почувствовал он насмешку, был задет ее словами. И как только она это увидела, не упускала ни одного повода, чтобы спровоцировать его.

Но тогда все еще приходила Соня к нему, как обычно. Пока не пришел тот самый день, когда он ждал ее, а она не пришла. Пошел он тогда к ней. Изобразила она удивление. Ушел он от нее с обидой.

Ицхак был уверен, что Соня придет и попросит у него прощения — она ведь понимает, что вела себя недостойно. Сидел с сердитым видом, чтобы проучить ее и научить прилично себя вести. Что сделала она? Она не пришла и не дала ему повода поучить ее приличиям.

Решил уступить ей, только бы пришла. Что сделала она? Она не пришла и не дала ему повода выказать ей свою уступчивость. Сидел он, совершенно опустошенный, и ждал ее. И уже стал сладостен ему его гнев; и любовь, которой он не знал никогда в жизни, поднималась в нем; такая любовь… начало ее — волшебство, а конец — сумасшествие. Он сидел наедине с собой и перебирал в мельчайших подробностях каждое ее движение, доставлявшее ему радость при ее появлении; а теперь она не приходит, и горечь у него на душе. Как прелестна была Соня в те мгновения, когда она входила к нему, откидывала голову назад, и ее шляпка слетала с нее, а она стояла перед ним, полная любви. Если бы он не видел этого, не мог бы представить себе, что одно только присутствие ее радует душу. И как только вспоминал он эти минуты, как она стояла перед ним… вспоминал, как она откидывалась на его кровати, а он садился рядом с ней и погружал свои пальцы в ее волосы… вкалывал в непослушные пряди изящный гребешок… как пальцы его охватывала дрожь… — только одно воспоминание об этом вынимало из него всю душу, так сладко оно было.

Что тут можно добавить и о чем рассказывать? Ицхак сидел и ждал, а Соня не приходила — ни с закатом солнца и ни с появлением звезд, ни вчера и ни сегодня. Уже прибрал он в комнате и зажег лампу, расстелил скатерть и накрыл на стол. Все готово к трапезе, не хватает только Сони, которая придет к столу. Стоит коробка со сластями, купленная Ицхаком, чтобы украсить для Сони трапезу, и девушка, изображенная на крышке коробки, улыбается ему белозубой улыбкой. Неужели и сегодня Соня не придет? Соня не пришла ни сегодня и ни на следующий день; и они не ужинают вместе и не гуляют вместе — ни в саду барона, и ни по берегу моря, и ни на песчаном холме, который назван в честь влюбленных Холмом любви. Куда бы ты ни повернул там, ты встречаешь парочки влюбленных. Однако Ицхака и Соню ты не встретишь вместе. Ради воспоминаний ходит Ицхак во все эти места, где он гулял вместе с Соней, хотя и знает, что все его хождения — напрасный труд. Ах, Ицхак… товарищ наш… Ищет он Соню, но Соня не встречается ему.

Отчего Соня переменилась к Ицхаку? Нельзя сказать, что совесть замучила ее из-за Рабиновича, и нельзя сказать, что ей понравился кто-то другой. Правда, тот меняла, что сидит у входа в кафе «Хермон», присылал к ней свата. А что касается господина Оргелбренда — господин Оргелбренд не заявлял о себе, хотя и понимал, что она не пара господину Кумару. Может быть, она заинтересовалась Горышкиным, заглатывающим книги, как хину, и извергающим из себя то ли рассказы в форме воспоминаний, то ли воспоминания в форме рассказов? Насколько нам известно, Соня не обращала на него внимания. Есть еще и другие, ищущие ее руки, но она не замечает их. Известно Соне, что в Эрец Исраэль юношей — больше, чем девушек, и стоит ей поманить пальцем, явятся семеро молодых людей. Если бы Рабинович в свое время сделал ей предложение, она не отказала бы ему; но с тех пор, как он уехал из Эрец, он для нее уже как бы не существовал.

В отличие от нее, Ицхак вернулся к мыслям о Рабиновиче. Не проходило часа, чтобы он не думал о нем, и не проходило дня, чтобы совесть не укоряла его. Хотя уже кончилось все между Рабиновичем и Соней, Ицхак не считал, что он чист перед ним; ведь если бы он не привязался к Соне, Рабинович не отдалился бы от нее, ведь с того дня, как Ицхак сблизился с Соней, перестал Рабинович писать им. Когда страдания приходят к человеку, он начинает анализировать свои поступки и верить в Провидение, «глаза которого прикованы ко всей земле». Надо бы было ему оставить в покое Соню, но сказано: «Не добавляют к измене измену», и, женившись на ней, может быть, я искуплю эту вину. Если бы он подумал хорошенько, оставил бы Соню и пошел своей дорогой. Дела такие — весьма обыденны, и не должен человек чувствовать себя обязанным, тем более что Соня не просит у него ничего.