Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Тем временем шла Шифра по направлению к дому. Вспомнила, что она сделала, и ужаснулась. Огляделась вокруг. Не из опасения, что видели ее соседки разговаривающей с молодым человеком, но потому, что переменился для нее мир. Остановилась, обратила взор к небесам, прося милосердия к себе, чтобы простили ей этот грех, и хотела поклясться, что это больше не повторится. Увидела, что небо застыло в молчании, что покой и тишина окутали землю. Пришел покой в ее сердце — знала она, что не сердятся Там на нее. Но все еще не могла не упрекать себя: ведь он говорил с ней, а она отвечала ему. Решила выбросить все это из головы, с глаз долой, из сердца вон, и не встречаться с ним никогда. И тотчас пустилась бегом изо всех сил: а вдруг он вернется? И хотя знала, что если он заговорит — не будет она слушать его, она боялась, что, может быть, его слова достигнут ее, ведь даже сейчас, когда она далека от него, голос его звучит у нее в ушах. Потрогала свои уши, пылающие, как раскаленные угли, и сказала себе: хватит, довольно! А если он придет к нам — уйду из дома и оставлю его. Пусть говорит с мамой, ухаживает за отцом, делает все, что пожелает, — со мной он не будет говорить.

Она еще твердила это себе, как явилась к ней другая мысль, лучше первой. Не уйду из дома, а, наоборот, буду сидеть и заниматься своим делом, как будто его и нет. И если он заговорит со мной, отвечу ему, да только из ответа моего он поймет, как мало он для меня значит. Так я отомщу ему за тот стыд, которому он подверг меня. И уже видела духовным взором, как он входит и говорит: вечер добрый и благословенный! Лишь только показалось ей, что она слышит его голос, замерло у нее сердце, и поняла она, что нет у нее сил противостоять ему. Но слава Богу, все это было только в ее воображении. И слава Богу, она уже пришла домой, и нечего ей бояться, здесь мама защитит ее.

Когда увидела Ривка свою дочь, ужаснулась. Воскликнула в страхе: «Что с тобой, доченька? Что с тобой, доченька? Случилось что-нибудь?» Крикнула Шифра: «Чего ты хочешь от меня!» И, говоря так, она положила голову на грудь матери, и заглянула ей в глаза, и подумала: знает ли мама о том, что произошло со мной? Погладила Ривка ее щеки, и ее руки — не знала, что еще она может сделать. И не двигалась с места, любуясь прелестью ее, той самой прелестью, которая вселяла ревность в сердца соседок и заставляла их клеветать на нее, будто бы этот маляр положил глаз на нее. Сказала себе Ривка: Боже упаси, если это ее грех, что она красива и полна прелести. И разве не молимся мы каждое утро и не просим «Да обретем мы милость и любовь в глазах Твоих и в глазах всех, кто видит нас»? Вспомнила она историю про одного из мудрецов, у которого была необыкновенно красивая дочь; увидел он, что люди смотрят на нее и впадают в грех в своих мыслях, стал просить милосердия для нее, чтобы подурнела она, и она подурнела. Возвела она глаза кверху и сказала: «Боже милостивый и милосердный! Смилуйся и пожалей нас!» Подняла Шифра глаза на мать и спросила: «Мама, ты сказала что-то?» Сказала Ривка: «Что я могу сказать? Да будет так, чтобы Тот, кто видит горе обиженных, увидел наше горе и спас нас». Раздался вдруг лай собаки. Схватила Ривка руку дочери в страхе. Сказала Шифра: «Если собака лает на дворе, стоит ли тебе пугаться?» Но сама тоже испугалась.

Лежала Шифра в постели и думала: ну чего я испугалась, ведь нет у меня ничего с ним. Он вел себя со мной, как принято в их мире вести себя с девушкой. Весь ее гнев на Ицхака иссяк, и тяжелая печаль окутала ей сердце. И уже видела она себя далеко-далеко ото всех тех слов, которые хоть капельку были приятны ей. «Боже милостивый и милосердный! — прошептала Шифра. — Помоги мне и спаси меня!» Уже миновала полночь, а она еще не спала. Такое не случалось с ней, кроме ночей перед Судным днем, когда произносятся молитвы о прощении. «Что мне делать, что мне делать?» — кричала Шифра в глубине души, и снова и снова читала ночную молитву, пока не забылась сном.

Когда Ицхак собрался поехать в Яффу, наступила годовщина смерти его матери. Отложил он свою поездку и пошел, чтобы произнести кадиш. Он пришел в синагогу еще до заката солнца, чтобы привыкнуть к присутствующим, и стоял в стороне и повторял кадиш шепотом. Вышел вперед кантор и стал вести послеполуденную молитву. Взглянул на него Ицхак и отругал сам себя: человек этот говорит всю молитву наизусть, а я боюсь произнести кадиш при всех? И как же я дошел до этого? Потому что забыл я дорогу в синагогу. Каждый, кто уходит от общества, чувствует страх перед обществом. Что сказала бы моя мама про это? Да только мама лежит в могиле…

Запах книг и молитвенных принадлежностей был слышен в синагоге. Это тот самый запах, что поднимает в сердце человека воспоминания о днях, когда он встречал день молитвой и завершал день молитвой. Вспомнив эти времена, он начал всматриваться в тайники сердца и задаваться вопросом, почему он так недоволен сам собой? Счастлив тот, кто знает утром, как начать день, а вечером — чем завершить его. Шифра не может представить себе, что он ест без молитвы.

«И Он, Милосердный, прощает грех и не карает», — послышался голос полный печали и страха, голос людей, знающих своего Создателя и служащих Ему. Отбросил Ицхак все свои мысли и начал молиться. Сначала шепотом, потом в голос, как человек, который оказался в далеких краях и не решается заговорить, потому что не знает здешнего языка, но как только заговорил, оказалось, что его язык — их язык. И когда дошел он до «Слушай, Исраэль», прикрыл руками глаза и протянул «о-о-оди-и-н», пока не исчез он и весь мир вместе с ним перед лицом Единственного, который наполняет собою все в мире. А когда дошел он до слова «люби», открыл глаза. Понял, что он стоит в бейт мидраше, ведь сегодня день кончины его матери. И как только вспомнил он о своей матери, вспомнил те дни, когда он был ребенком и как мама стояла у его постели и учила его читать «Слушай, Исраэль». И два чувства — любовь к Всевышнему и любовь к матери — пронзили ему сердце.

Окончив молитву, прочел он раздел из Мишны и увидел, что в бейт мидраше сидят не менее десяти евреев. Обратился он к ним: «С вашего позволения, хочу я сказать кадиш». Встал он прямо, и опустил голову, и произнес молитву в страхе и трепете, дрожа от волнения.

Тем временем угасли свечи. Повернулся он и пошел к Ковчегу завета и стал читать при свете свечи, которую зажег в память матери. Фитиль плавал в масле и разливал мягкий свет. На расстоянии тысяч и тысяч километров отсюда тело матери лежит в земле, и на расстоянии тысяч и тысяч световых лет от земли на небесах витает душа ее, а между небом и землей стоит ее сын и учит Тору за упокой ее души. За тысячи и тысячи поколений до сотворения мира уже существовала Тора, и будет она существовать до конца всех поколений. Учит человек Тору, все те поколения, что жили до него и те, что придут после него, собираются, и приходят, и присоединяются к нему.