Владислав Ванчура - Конец старых времен

Эллен, разумеется, не разделяет моей точки зрения. Она полагает, что в книге все следует облагораживать. Однако Эллен по натуре далеко не героиня. Помню, как малодушно вела она себя в истории с разбитой чашкой. Когда нас застигли врасплох, она плакала главным образом из-за того, что обнаружилось, откуда я таскаю бутылки для наших с ней дружеских посиделок.

«Я, — заявила она со всей гордостью своего племени, — я никогда не отпила и глотка из этих бутылок и осуждала Бернарда за то, что он так делает». Это была неправда. Мы выпивали с ней дружно. Однако даже эта ложь не спасла Эллен. Обоим нам пришлось убраться, а дверь в кладовку снабдили висячим замком.

Говорите, этот ничтожный пример ничего не значит? Согласен, но хотите ли вы поддерживать ложь? Повторяю — правду говорить легче. Впрочем, любители вымыслов и искажения истины получат удовлетворение, слушая Мюнхгаузена. Я уделил ему много места в своем повествовании, надеясь, что вместе с этим краснобаем, умевшим так искусно добиваться успеха, обретет признание и моя книга.

Приступая к описанию жизни в замке Отрада, я мог либо начать на манер историографов и проследить все от Лдама, либо рассказывать, как бог на душу положит, перескакивая с пятого на десятое. Я выбрал первый способ.

Замок Отрада был основан в XII столетии неким корзинщиком, который в день святого Матфея держал путь в Крумлов на ежегодную ярмарку. Корзинщика звали Кокетак. В каждой руке он нес по десять корзин и потому лишен был возможности снимать шляпу, приветствуя встречных. И это обстоятельство принесло ему счастье. Как раз на том самом месте, где. ныне высится наш замок, повстречался корзинщику аббат из монастыря «Золотая корона». Господин аббат ехал в коляске. Кокетак поклонился ему, и с губ его уже готово было слететь христианское приветствие, но, кланяясь, он уронил в грязь две корзины. И не удержался Кокетак от неподобающих выражений. Слова эти коснулись слуха аббата, тот нахмурился, вышел из коляски и, чтобы проучить мужлана, принялся прыгать, топча его товар, пока не растоптал все корзинки. При этом аббат так размахивал руками, что с пальца его сорвался великолепный перстень. Он стоил сумасшедших денег. Аббат (войдя в раж) ничего не заметил, зато прожженный плут Кокетак отлично приметил место, куда упал драгоценный перстень.

Закончив нравоучение, аббат приказал Кокетаку убираться к дьяволу.

— Если я встречу тебя в другой раз, — присовокупил он, — и ты не поздороваешься со мной, как подобает христианину, я уже не стану топтать то, что тебе принадлежит, а накажу во сто крат чувствительнее.

Кокетак струхнул, однако у него хватило духу спросить аббата, действительно ли его преподобие топтало то, что принадлежит ему, Кокетаку. Аббат ответил утвердительно.

Ваша милость, — сказал тогда Кокетак, — у вас ведь нет обыкновения брать свои слова обратно?

Никогда, — ответил аббат, собираясь сесть в коляску.

Что ж, — сказал корзинщик, — коли я правильно понял, ваша милость только что подарила мне прекрасное место, ибо, кроме моих корзин, стопа ваша истоптала землю на добрых двадцать пять локтей вправо и влево.

Услышав это, аббат громко расхохотался и действительно подарил Кокетаку клочок земли. Он сделал это, почесывая в затылке и произнося следующие слова:

— Прими, молодец, в благодарность за отрадное развлечение, которое ты мне доставил.

Отсюда (как вам нетрудно догадаться) и происходит название нашего замка. Кокетак возвел его в строгом стиле Тршебоньского мастера. (Здесь уместно заметить, что мы говорим отнюдь не об Отраде в стиле ренессанс, что находится недалеко от Неханиц.) Деньги на строительство Кокетак выручил за перстень аббата. Затем корзинщик раздобыл себе прекрасный меч и, имея теперь все, чтоб считать себя в добром праве, отблагодарил аббата ударом в спину. Затем он присвоил монастырские владения и держал их до своей смерти. Корзинщик этот и положил начало благородному роду Кокетаков. Дамы его рода славились великолепными икрами, мужи отличались на поле брани. Но никто из них не сравнился славою с Кокетаком Последним, который, нашив на плащ крест, одним махом снес три сарацинские головы, за что и получил прозвище Агнец. Сей паладин оставался бездетен и пал под Миланом. С того времени Отрадой завладели Тхоржики. Тхоржиков сменили Бурбуланы, Бурбуланов Маркварты, Марквартов Вейржины, Вейржинов Коуржидержи — и так далее, вплоть до прославленного рода герцогов Пруказских, владевших Отрадой целое столетие, до самого 1918 года. Последнего герцога звали Марцел — он-то и был моим прежним хозяином, у которого я, Бернард Спера, служил библиотекарем.

Когда самостоятельность Чехии была восстановлена, герцог (которому, впрочем, нечего было опасаться) бежал в Тироль. Отрада осиротела. То были бурные времена, со всех сторон только и слышалось, что теперь-то рабочие покажут господам, почем фунт лиха. Не привыкши плыть против течения, я переселился тогда в герцогский кабинет и стал вместо Сенеки читать Маркса. А в кухне у нас служанки шили кокарды, поднимая при этом крик не хуже парижанок с рыбного базара. В общем, в замках ли, нет ли, а все мы тогда в Чехии страшно хотели вздохнуть наконец и зажить по-человечески.

Спрашиваете, как я себе представлял эту жизнь? Сейчас скажу. Теперь, когда старый хозяин навострил лыжи, я всем сердцем желал занять его место и стать герцогом. В этом нет ничего удивительного. Спросите школьника, кем он хочет быть, — он, не задумываясь, ответит, что учителем. Так уж водится на свете. Церковный сторож хочет стать священником, тот — епископом, а епископ — кардиналом. Каждый стремится подняться ступенькой выше — и каждый хочет остаться в том ряду, который ему ведом. Держу пари, если б мул умел разговаривать, он ответил бы на такой вопрос: «Хочу быть погонщиком!»

Следуя этому правилу, многие из обитателей Отрады готовились захватить власть в свои руки. Отсюда возникли всевозможные трения и порча имущества. Пора было Национальному собранию назначить к нам управляющего. Им-то и стал пан Йозеф Стокласа.

Названный господин был богат. Он мог купить Отраду за большие деньги, но этого не допускали новые законы. Тут-то и пошла канитель. Одни адвокаты слали письмо за письмом в Тироль, другие, герцогские, оживленно отвечали им. Пан Стокласа до умору просиживал в своем кабинете, ища какой-нибудь выход. А дело запутывалось чем далее, тем более. Пришло официальное извещение, что часть леса по границам наших владений будет отчуждена и кое-какие вклинившиеся земли отойдут крестьянам. Делать было нечего, пан Стокласа скрепил сердце, однако не перестал точить зубы на ядро имения, остававшееся нетронутым. Он заявлял свои требования с такой настойчивостью и упорством, что мы начали даже побаиваться своего управляющего. До государственного переворота у нас никто о нем и не слыхивал, зато с тех пор, как самостоятельность Чехии была возрождена, имя Стокласы стало всплывать все чаще и чаще. Мы познакомились с его заслугами и приняли нового хозяина. Сделали мы это достаточно неохотно, да что попишешь! Все мы были уверены, что рано или поздно, а он добьется того, к чему так стремится его сердце.