Зинаида Гиппиус - Мечты и кошмар

Ведь мы не сомневаемся, что «Пеньки» Шмелева — не этап его творчества, а преходящая случайность; что «Цикады» — не лебединая песнь бунинского творчества, а жажда бессмертия «в памяти чужой» — не последнее его достижение в мыслях о бессмертии. Ни один цветок нашей литературы здесь еще не увял. Будем этому радоваться, проходя мимо случайностей.

Я думаю, все-таки: почему бы журналу, не забывая своей единственности и первой, прямой задачи — служить дальнейшему цветению родной литературы, — не взглянуть и в сторону молодежи? Ее тут немало. Это все та же русская молодежь, родина их — тот же край,

Они на чужбине? В условиях оторванности — все бездарны? Пустое! И лучше не будем говорить об «условиях». Нет более возможных условий для развития таланта и человека чем те, в которых живут сейчас не оторванные. Видели ли вы когда-нибудь растение в погребе? Вынесите его на свет: из горшка ползут длинные белые черви с белыми горошинками, вместо листьев. Не узнаешь даже, какое это растение. Для него нужен свет, так же, как для человеческого растения — свобода.

Тут есть другое затруднение, — конкретная новая задача для журнала. Узкая, но ввиду того, что журнал-то единственный и всякими «задачами» перегружен — может быть, ему и непосильная. Это — создание живой среды журнальной, даже редакционной. В ней естественно происходит отбор, в ней «воспитывается» и талант, и просто работник. Я это знаю по опыту. Талант исключительный, готовый, самородок, — он, конечно, проломит и запертые редакционные двери. Но на таких только — рассчитывать трудно, они редки во все времена, да и не они одни журналу нужны.

«Взглянуть в сторону молодежи» — это и значит создать, прежде всего, такую «живую среду» или хоть ее подобие. Но я понимаю трудность этого создания, а потому понимаю и неизбежность той однообразности, повторяемости, которую дает художественный отдел журнала.

В других отделах, не чисто художественных, литературно-критическом, например, эта повторяемость несколько более тревожит, особенно когда с повторением какого-нибудь имени повторяется и ошибка, опять возникают внутренние противоречия. Проскальзывает (всегда, к счастью, в мелочах) нечто противоречащее всей линии журнала, отправную точку которой с детальной ясностью определил Вишняк в своей последней статье. Впрочем, некоторые из изданий журнала, благодаря своей ширине, были естественно зыбки и не могли иметь оградительных границ. Таково, например, первое, в первой же книжке «Совр. Зап.» высказанное «От Редакции»: задание — «культурное». «Совр. Зап.», говорит Вишняк, решили открыть свои страницы всему, что в области ли художественного творчества, научного исследования или искания общественного идеала представляет объективную ценность с точки зрения русской культуры. Для этой области вопрос о политическом направлении авторов заранее устранялся. Но и в области общественно-политической «Совр. Зап.» «…обещали быть внепартийным органом независимого и непредвзятого суждения», чуждым «всякого идеологического сектантства…».

Это «смелое», для иных положений и обстоятельств, решение было тогда как раз тем, что нужно. Самая его широкая неопределенность соответствовала неопределенности первых времен великого сдвига. «Политику» еще мыслили все-таки по-привычному, по-старому или не мыслили о ней вовсе, вертелись в какой-то не спокойной, но вихревой «аполитике». Я даже сомневаюсь, мог ли бы и сам Вишняк, в то время, высказать все, до одного, политические положения с твердостью и определенностью сегодняшнего дня. Что же говорить о художниках, о писателях? Среди тогдашней расплавленное™ одно оставалось незыблемо-цельным, — понятие «русской культуры»; необходимость ее сохранения праведно соединяла и тех, кто, в дальнейшем течении истории и жизни, выковыривая новые мысли и слова, уже и ныне выковал их — не одинаковые. По-прежнему идея вечной ценности русской культуры поддерживает объединение вокруг «Современных Записок»; но именно потому, что журнал не статичен, что он уже создает «течение», в нем происходят новые процессы дифференциации; понятие «культуры» определяется, оформливается, конкретизируется. Между «программностью, идеологическим, партийным сектантством» и той «психологической настроенностью», которая приводит к «безответственности» (Вишняк определенно и отрадно строг к апологетам «возвращенства»), между этими Сциллой и Харибдой, труден путь, опасен — но необходим. Его-то ищут — и находят «Совр. Зап.», он-то и есть их путь. Статья Вишняка — большой шаг по этому пути. Но, повторяю, он слишком труден, и с тем богатым багажом, с каким начинали свое шествие «Совр. Зап.», им пути не одолеть. Постоянно придется чем-то жертвовать, что-то заменять новым. А что и чем и когда — тут уж все зависит от чутья к действительности, ко времени, и от того божественного чувства меры, которое доселе было слишком мало свойственно русским людям.

В статье Вишняка, даже в той ее части, которой я сейчас не касаюсь, — в его общем взгляде на современное положение России, — очень много трезвости и меры. Статья цельная, — и таков же, естественно, подход его и к задачам «Сов. Записок».

«Считая бесплодным выработку детальной программы», стремясь к «истине, обретенной на путях свободного искания и творчества», «опасаясь лаконических, и потому упрощенных формул», — Вишняк (от лица, конечно, всех руководителей журнала) высказывает, однако, положения, с достаточной, для момента, резкостью определяющие «течение» «Совр. Записок». Чтобы выйти «на простор общенационального строительства», оказывается нужно, во-первых, отмежеваться от «рекомендующих духовно и физически вернуться домой, и особенно от тех, кто предлагает эмигрантам засыпать не ими вырытый ров гражданской войны…» «Они тысячу раз не правы…» Отделиться необходимо, и совершает это Вишняк без всякого колебания. Но он выставляет еще несколько положений, из которых если не все, то некоторые, неизбежно отделят его и «Совр. Зап.» от кое-кого из прежних спутников, с той и с другой стороны. Отделят конкретно, ибо духовное, внутреннее разделение уже и сейчас налицо. Такова, например, формула (все-таки формула, и это в данном случае не плохо) — «воссоздание России несовместимо с существованием большевицкой власти» (курсив подлинника). Одни ее отвергнут, другие примут; но те, кто примут, — никогда не примут примыкающее к ней утверждение мартовской революции, «которая для нас не случайность, а глубокое, органическое, неискоренимое явление русской истории, преемственный итог всего освободительного движения от декабристов до наших дней». Далеко не для всех будет приемлемо и твердо-революционное отношение к советской власти: «Эта деспотическая власть может быть преодолена только силою…»