Роберт Вальзер - Разбойник

Как известно, бумага изготовляется из дерева и, в свою очередь, служит для изготовления книг, которые частью очень ограниченно или вообще не, а частью не только читаются, но и прямо-таки проглатываются. Бумага такая нужная вещь, что следует чувствовать побуждение и принуждение произнести: для прогрессивного человека бумага обладает феноменальным значением. Вряд ли заблуждается тот, кто утверждает, что без бумаги вообще не было бы человеческой цивилизации. Что бы стала делать всё-таки, я надеюсь, лучшая часть человечества, если бы бумаги вдруг стало не сыскать и не заполучить в пользование? Существование не просто многих, но подавляющего большинства людей вне сомнений неразрывно связано с существованием бумаги, настолько неразрывно, что нас это страшит, поскольку по более-менее здравом рассуждении нам нелегко избавиться от некоторой вполне легко представимой себе озабоченности на этот счёт. Вообще же говоря, бумага бывает толстая и тонкая, гладкая и шероховатая, грубая и нежная, дешёвая и дорогая, и, с позволения читателя, среди бумаг выделяются следующие сорта и виды: писчая бумага, глянцевая бумага, линованная бумага, почтовая бумага, обёрточная бумага, бумага для рисования, бумага газетная и шёлковая бумага. Родители автора содержали милую и элегантную бумажную лавку, потому он в состоянии как заводной перечислять один за другим разнообразные сорта бумаги. Кстати говоря, неужто в один прекрасный час не могло бы найтись в самом пыльном углу писательского ящика завалявшейся полоски бумаги, на которой была бы записана история следующего содержания:

ТОТ, КТО НИЧЕГО НЕ ЗАМЕЧАЛ

В давние или недавние времена жил-был тот, кто ничего не замечал. Он ни на что не обращал внимания, ему было на всё, скажем так, наплевать. Может быть, его голова полнилась важными мыслями? Отнюдь нет! Совсем была пустая и безмысленная голова. Однажды он потерял все свои сбережения, но ничего не почувствовал, потому что не заметил. Ему совсем не было жалко, потому что тому, кто ничего не замечает, ничего не жалко. Если ему случалось позабыть где-нибудь зонт, то он замечал это только когда начинался дождь и ему становилось мокро. Забыв шляпу, он замечал это только когда ему говорили: «А где же ваша шляпа, господин Бингели?» Его звали Бингели, но не его вина в том, что его так звали. Имя Лихти ему точно так же пришлось бы по душе. А однажды у него отвалились подошвы от ботинок, и так он и ходил босиком, пока кто-то не обратил его внимания на эту бросающуюся в глаза странность. Над ним смеялись повсюду, а он ничего не замечал. Его жена ходила с каждым встречным-поперечным, а Бингели этого никак не замечал. Он всё время низко склонял голову, хотя и не над чем-либо достойным пристального изучения. У него можно было стащить перстень с пальца, еду с тарелки, шляпу с головы, брюки и сапоги с ног, пальто с тела, пол из-под ног, сигару изо рта, собственных детей из-под носа и даже стул, на котором он сидит, а он бы ничего и не заметил. И вот в один прекрасный день, когда он вот так шёл своей дорогой, у него отвалилась голова. Наверное, не очень хорошо держалась на шее, если вдруг ни с того ни с сего взяла и отвалилась. Бингели не заметил, что головы-то больше нет; так и пошёл без головы, пока кто-то не сказал: «У вас, господин Бингели, головы нету». Но господин Бингели не услышал, что ему сказали, потому что у него же ведь отвалилась голова, а вместе с ней и уши. Так что господин Бингели вообще перестал что-либо ощущать, запах ли, вкус ли, ничего не слышал, не видел и не замечал. Веришь ли? Если хорошенько веришь, то получишь двадцать грошиков и купишь себе чего-нибудь хорошего, правда?

Однако, за рассказыванием сказки я не вправе забыть о паре перчаток, которые, как вижу, элегантно и утомлённо свисают с края стола. Кто была та прекрасная благородная дама, что их здесь так небрежно позабыла? Очень изящные, почти до локтей, светло-жёлтые перчатки. Такие прекрасные перчатки настойчиво рассказывают о своей хозяйке, и их язык нежен и любезен, как образ жизни прекрасных и добрых женщин. Как они красиво свисают, перчатки! И благоухают! И меня почти тянет прижать их к лицу, хотя бы это и выглядело несколько глупо. Но как приятно время от времени сделать глупость.

Дамские сапожки подразделяются на полусапожки и высокие сапоги. Цвет они имеют либо коричневый, либо чёрный. Казанова рассказывает в своих мемуарах о невероятно высоких каблуках, которыми были оснащены туфли придворных дам при дворе Людовика Пятнадцатого.

Продавщицы, служанки обычно выглядят очень мило в полусапожках. В высоких дамских сапогах есть что-то властное, но это ещё не значит, что каждая надевшая высокие сапоги сразу становится властительницей.

Сапожник сказал женщине, снимая мерку: «У вас мужественная нога!» На что она ответила: «В таком случае, я лучше обращусь к другому».

Сапожки маленького размера добавляют очарования женскому облику, и женщине, лишённой этого преимущества, лучше всего об этом известно. Обладатель приятного свойства не обращает на него внимания настолько, насколько тот, кто этого свойства лишён, но наблюдает его присутствие у других.

Когда Симон состоял слугой при замке Розенхоф, он по указанию кухарки подметал пол в кухне и за это получил разрешение оказывать другие услуги, а именно — чистить ей туфли, когда она собиралась по воскресеньям в церковь.

Кожа на дамских сапожках нежная и упругая. Женщины умеют использовать ножки с той же важной целью, что руки и глаза: для искусства кокетства, которое, к счастью, доступно не каждой.

Я вдруг вспомнил, что есть такой цветок, венерин башмачок. Вы ведь разрешите мне закончить моё сочинение этим замечанием, правда?

Один из двух писателей исключительно усердно писал, но ему не хватало знаний. Если бы они у него были, он стал бы самым великим из всех живущих писателей. Кто смог бы в этом усомниться? А другой испытал многое, зато писал мало, то есть ленился. Правда, Стендаль считал, что это только полезно, мало писать. В то время как прилежный писатель находился в немалом затруднении касательно опыта жизни, на что ему любезно указали издатели, другой писатель целый день предавался беседам в компании весёлых людей, так что не вполне знал, как ужасно писателю иногда приходится сражаться — а бывает, что и содрогаться. Записывать свои впечатления ему не приходило в голову. Как капризны порой судьбы! Одного одаряют неукротимой жаждой поделиться, не заботясь о том, чтобы обеспечить его материалом. Другого же наделяют образностью, но отказывают ему в жажде творчества.

А история тут такая: тот, кому не хватало впечатлений, но хватало желания писать, обратился к своему зеркальному отображению с вежливой просьбой согласиться на образование кооператива, основанного на принципе совместной работы писателей. Они объединились и стали сочинять с большим успехом. Кооператив процветал. Усердие счастливо соединилось с жизненным опытом, а умение подбирать слова — с искушённостью. Так родились новеллы, романы и драмы, относящиеся к лучшим вещам, написанным в ту эпоху, а написано в те годы было немало, в том числе и хорошего. И если эти два писателя ещё не умерли, то живы и по сей день, по-прежнему плодовиты и улыбаются до ушей. Да, да, в единении — сила.