Роберт Вальзер - Разбойник

Прециоза — так звали девушку, которая в этот момент вступила, словно музыка баллады или романса в зал вместе с тётушкой, похожей на плод померанца, и так случилось, что обезьяний покой был нарушен, и он испытал то, чего никогда не испытывал раньше: то, что зовётся словом любовь. Теперь он это испытал. Все глупости разом выдуло из его головы. Твёрдым шагом подошёл он к избраннице и посватал её в жёны, а в случае отказа погрозил показать на деле, что не лыком шит. Юная дама сказала: «Ты пойдёшь с нами домой. Ты едва ли годишься в супруги. Если будешь себя хорошо вести, можешь рассчитывать на каждодневную выволочку. Сияешь от счастья! Это тебе дозволено. Твоей обязанностью будет заботиться о том, чтобы я никогда не скучала».

Произнося эти слова, она поднялась с места с такой важностью, что обезьяну охватил громкий смех, за что юная дама сразу дала ему пощёчину.

Придя домой, еврейка жестом приказала тётушке удалиться, присела на богатый диван с золотыми ножками и приказала обезьяне, застывшей перед ней в живописной позе, рассказать, кто он такой, в ответ на что это воплощение всего обезьяньего сказало:

— Когда-то я сочинял стихи на вершине горы Цюрихберг, которые и преподношу теперь удивлённой госпоже в напечатанном виде. Несмотря на то что ваши глаза хотят меня уничтожить, что принципиально невозможно, поскольку ваш взгляд снова и снова заставляет меня приободриться, однажды я отправился в лес к своим подружкам-ёлкам, поднял голову к их верхушкам, растянулся на мху и лежал, пока не устал от радости и не впал от веселья в меланхолию.

— Лентяй! — вставила Прециоза.

Друг дома, каковым он уже смел себя ощущать, продолжил:

— Однажды я не заплатил по счёту дантисту, не теряя веры в то, что мне всё равно повезёт в жизни, и сидел у ног дам из лучших слоёв общества, которые благосклонно позволяли мне некоторые выходки. Также спешу сообщить вам, что по осени занимался сортировкой яблок, весной рвал цветы и некоторое время проживал там, где вырос писатель Келлер, о котором вы наверняка никогда не слышали, а надо бы.

— Наглец! — воскликнула госпожа. — Я бы с удовольствием испортила вам настроение, послав вас прочь, но мне угодно над вами сжалиться. Но если ещё раз поведёшь себя негалантно — конец твоей приближенности к моей персоне, можешь потом сколько угодно скучать и тосковать. А теперь продолжай.

Он снова начал рассказывать, и сказал вот что:

— Женщины никогда не получали от меня многого и поэтому ценили меня. Вы тоже, госпожа, относитесь с уважением ко мне, глупейшему олуху, который всю жизнь говорит дамам недозволенности ради того, чтобы они сердились, а потом успокаивались. Я служил послом в Константинополе.

— Не лгите, господин хвастун!

— … и в один прекрасный день увидел на вокзале Анхальтер придворную даму; то есть, что я говорю; её увидел другой, тот, с кем я сидел рядом в купе, и поделился со мной своим впечатлением, которое я вам в данный момент сервирую, хоть и фигурально, поскольку в действительности я не вижу стола, а хотелось бы, потому что у меня разыгрался аппетит во время демонстрации ораторского искусства.

— Пойди на кухню и принеси тарелки. Я пока почитаю твои стихи.

Он сделал, как было приказано, пошёл в кухню, н не смог её найти.

Или он попал в неё так, что она не попалась ему на глаза? Кажется, вкралась опечатка.

Он вернулся к Прециозе, которая уснула над его стихами и возлежала, словно фигура из восточных сказок. Её рука свисала, как гроздь винограда. Он хотел рассказать ей, как пошёл на кухню, как не нашёл её, как его душа погрузилась в долгое молчание, но как неуклонное стремление влекло и влекло его к покинутой. Он склонился над спящей, опустился на колени пред алтарём красоты и лишь дыханием коснулся руки, которая казалась ему младенцем Христом — слишком прекрасная для прикосновений.

Пока он так коленопреклонялся, чего от него никто не ожидал, она открыла глаза. Она хотела сказать ему многое, но сказала лишь:

— Ты не похож на обычную обезьяну. Скажи, ты из королевской семьи?

— С какой стати?

— Потому что ты так терпелив и потому что говорил о придворных дамах.

— Я просто хочу вести себя как следует.

— Мне кажется, у тебя получается.

На следующий день она стала спрашивать у него, как достичь счастья. Он дал неожиданный ответ. «Пойдём, я продиктую тебе письмо», — сказала она. Пока он писал, она заглядывала ему через плечо, правильно ли он записывает. Ух, как он быстро писал и с каким отточенным вниманием ловил каждый слог. Оставим их за этой корреспонденцией.

В клетке гордо вышагивал какаду.

Прециоза думала о чём-то своём.

Вчера я проявил и повёл себя очень прекрасным, хорошим, щедрым на нюансы образом. С каким тонким чувством стиля сохранял я спокойствие, хотя и не имел необходимости брать себя в руки! Будет ли позволено доложить, что я скушал в ресторане жаркое из кролика с картофельным пюре, причём и то, и другое было гарнировано, украшено квашеною капустою? Последняя отлично пришлась мне по вкусу, а именно, была как раз в меру кислой, т. е. я полагал, что кислота распределялась равномерно по всем её направлениям. После того, как я вдобавок должным образом вкусил газетные новости, я положил себе звучное имя Тангейзер, целиком из ближайшей струи вдохновения, и в качестве такового устремился в залитую солнцем окрестность, прямо навстречу горному гребешку, на который я взобрался с солидной гибкостью, элегантно подтягиваясь, в случае надобности, при помощи древесных сучьев. В еловом бору у меня произошла встреча, а именно такая, какой я меньше всего ожидал. Поэтому в этом случае можно говорить о совершенно неожиданном свидании. Я повстречал свою былую возлюбленную, которая шагала рядом с мужем и двумя маленькими детьми. Я поприветствовал подругу с неожиданной для самого себя непринуждённостью и услышал ответное приветствие. Чего же лучшего мог я желать? На горной вершине в зимнем солнечном свете сидели на земле люди, наслаждаясь, в первую очередь, очаровательным альпийским видом, а во вторую — захваченной закуской. Один из них подошёл ко мне и счёл себя принуждённым вести себя таким образом, чтобы долго, долго вперяться в меня взглядом. Я охотно предоставил ему это удовольствие. Его глаза словно бы вопрошали меня о чём-то; я, однако же, не чувствовал себя обязанным гадать, о чём. Я предпочитаю начинать умственно напрягаться только тогда, когда это может что-нибудь принести. Одинокий дом стоял у кручи. Жаль, что я употребляю это слово, круча; не напоминает ли оно о поэмах и сказаниях, с которыми каждый уже однажды ознакомился? Из другого дома девушка изо всех сил прокричала своему Руди, чтобы он воротился домой, сейчаж - же! Как весело прозвучал на опушке высокий, повелительный голос! Я же, со своей стороны, стал изображать тирольца, закатав до колен брюки и в продолжении некоторого времени вышагивая голыми ногами. И чего не придёт в голову Тангейзеру! По возможности, не только изгаляния. Некоторое время спустя три девушки с определённым возмущением глянули мне в лицо, показавшееся им, должно быть, слишком счастливым. Наше довольство производит на окружающий мир впечатление бесчувственности. Однако, когда выглядишь жаждущим, страждущим, угодившим впросак — разве не рискуешь иногда оказаться осмеянным? Заведение было полно шубконакидывательных дам и столозанимающих господ. Вечером я был в театре, где перед наполненным до аншлага залом давалась очень приятная, я хочу сказать, утончённая опера.