Иван Савин - Стихотворения. Избранная проза

Это очерки советского быта, прокопченные дымом горящего отечества, были написаны минувшей осенью у окна, где почти никогда не просыпаясь, тихонько похрапывал добрый и грязный кот Чушка.

Гельсингфорс, 1923.

– Он еще спрашивает – за что! Сказано – за подозрительную физиономию.

– Но позвольте…

– Я знаю, что делаю. Товарищ, уведите его.

Товарищ – нечто вроде смотрителя, полный и безучастный – привычным жестом распахнул гостеприимные двери Угрозыска Ник.железной дороги (Лиговка, 10) и крикнул:

– Третья камера, принимай!

Приняли меня радушно. В законопаченной – более подходящего слова не выдумаешь – вонью комнате зашевелились столы (на них спали); на печке, почти под потолком (там уже проснулись) кто-то лихо заиграл на гребешке, несколько хриплых голосов оглушили приветствиями:

– Послушайте, вы не туда попали!

– Дунька, ставь самовар, принимай гостя!

– Какая тут сволочь по ногам топчется?

– Пойди сюда, папаша!

Я вежливо, но решительно отверг предложение безносой девицы, отцом которой я неожиданно оказался, и присел на край нар, устланных грязной ветошью. На ветоши было в поэтическом беспорядке разбросано бесчисленное количество голов, ног и рук, и между ними – молодой человек в щегольском пальто. Молодой человек гадал: отодвигая в противоположные стороны руки с вытянутыми указательными пальцами, сдвигал их снова, стараясь, закрыв глаза, попасть пальцем в палец.

Я кашлянул.

– Гадаете? Скучно, небось?

– Нет, с голоду. Насчет жратвы тут совсем даже паршиво. Шрапнель, и та вонючая.

– А вы за что здесь?

– Политический.

С другого конца нар поднялась лысая голова.

– Что арапа запускаешь? Нечто это политика, коли человек по карманам лазаит? «Политический» открыл правый глаз.

– Ай ты, лысый барабан. Дрыхни там себе и вшов считай… А вы из себя кто будете? –обратился он ко мне.

– Я? Как вам сказать… быв. – чья-то рука, быстро скользнув по лицу, вырвала у меня из рта папиросу, – бывший студент; теперь, как и многие, – пролетающий…

Левый глаз моего нового друга открылся изумленно.

– И вы с таким талантом здесь пропадаете?

Камера грохнула от смеха всяких тонов и оттенков, до ослиных криков включительно.

У вас тут весело, – вздохнул я – кто это ослу подражает? Тот, кому я наступил на ноги, промычал:

Ему и подражать нечего. Потому – осел всамделишный.

– А ты – домушник, по квартерам смертоубийством промышляешь! – крикнул «осел» и выругался сочно, с большим наслаждением. – В Лесном семерых придавил? На Миллионной – пять? А на островах чикал головки топором да и засыпался? Вот стерва… Разговаривает еще. Пропишут тебе еще ленинских пилюль, подожди еще малость!

– Мне показалось интересным это новое лекарство.

– Что еще за «ленинские» пилюли?

Парень в щегольском пальто плюнул в затканный паутиной угол. Слюна, прорвав паутину, повисла на гвозде, где когда-то висела икона.

– Пилюльки-то? Оченно обыкновенные – свинцовые.

Сзади кто-то осторожно тронул меня за плечо; я повернул голову и увидел старика в больших дымчатых очках, с лицом ласковым и сконфуженным.

– Что вам?

– Скажите, вы знаете французский язык?

– Предположим.

– Как будет по-французски: дайте мне, пожалуйста, папиросу.

Я не мог не улыбнуться такой просьбе, а «дочь» моя – безносая девица – посоветовала по родственному:

– Дай ему, папаша, в морду по-русски!

– Нет, отчего же… – и я начал было уже развязывать свой кулек с провизией и табаком, как вдруг на меня наскочили, воистину с быстротой молнии, несколько оборванцев, сшибли с ног, вырвали кулек и так же быстро растаяли в общей массе.

– Ловкие ребята! – только и сказал я, потирая сильно ушибленное колено. Старик помог мне встать.

– Не сердитесь на них слишком, молодой человек. Понять их надо – ведь нас здесь почти не кормят. Ну, у кого здесь родные живут – туда-сюда еще передачи носят, да и то половина добрая к чьим-то рукам прилипает. А у кого никого нет, что таким делать? Вот они и обрабатывают таким манером каждого новичка. Как звери… Вчера я видел такую, например, картину: сел на пол мальчишка и давай с грязного пола крошки слизывать. На языке у него больше песку и плевков, чем крошек, а – ничего, жует, свинья голодная… Фу-ты, Господи! Надоели мне эти экзамены – каждый день одно и то же.

У окна, заколоченного деревянной решеткой (с четвертого этажа все равно не прыгнешь!) стоял красноармеец в засаленной буденновке и кричал:

– Переведите, товарищ, – РСФСР.

На что сидевший на печке отвечал нараспев:

– Приблизительный перевод: Ребята, смотри, – Федька сопли распустил… Более точный: Редкий случай феноменального сумасшествия расы…

– Правильно. А что такое советская власть?

– Советская власть – лучший повар.

– Пять. А кто ее маменька?

– Октябрьская проститутка. Безносая девица захихикала.

И выдумают, ей-Богу!

– С такими мужчинами сидючи, со стыда треснешь.

– Однако, знаете, очень откровенно… экзамен этот, – сказал я.

– Им рисковать нечем – люди стеночные. Красноармеец в каком-то бунте замешан, а тот, – старик показал на печку, – заметьте, бывший паж, устроил лимонный завод и довольно продолжительное время конкурировал с экспедицией заготовления государственных бумаг. Человек, конечно, с душой вывихнутой, но интересный, шутит все время… Эх, отпустили бы скорей, что ли!

– А вы в чем обвиняетесь?

Старик раздраженно махнул рукой.

– В том-то и дело, что ни в чем не обвиняюсь.

– Как это?

– А очень просто. В доме, где я живу, во втором этаже – моя квартира в подвале – обокрали какого-то нэпмана, на Невском ювелирный магазин. Обокрали, ну и шут с ним: не мое. Но так как вор, уходя из квартиры с бриллиантами в кармане, встретился со мной на лестнице – это было днем – и я имел несчастье запомнить его физиономию, то и торчу здесь вот уже второй месяц в качестве свидетеля. Каждый день показывают мне разных бродяг и спрашивают: он?.. Даю вам слово, что скоро не выдержу уже и на первого попавшегося скажу: он! Безобразие.

– Н-д-да… – согласился я.

– И таких «преступников» здесь много. Мальчишка тот самый, что крошки лизал – видел, как какие-то молодцы угнали автомобиль со двора гостиницы «Спартак». Чем не свидетель, спрашивается? А вот… видите, на четвертой от окна наре сидит девочка? В зеленом плюшевом пальто? Недели две тому назад налетчики убили ломом ее мать.

– Тоже свидетельница?!

– Конечно!

Услышала ли девочка, что мы говорим о ней, или показалось ей скучным смотреть в одну точку, – она повернула к нам темно-каштановую голову и заплакала.

Бывший паж застучал ногами в лаковых ботинках по печи и сказал нараспев (почему-то вспомнился мне Игорь Северянин, таким же декадентски-ноющим голосом читавший свои поэзы):