Уилки Коллинз - Муж и жена

Остаток вечера в Лодже прошел спокойно. После столь бурного дня на гостей накатила вялость, их клонило ко сну. Миссис Гленарм удалилась на покой довольно рано. К одиннадцати часам во всем доме бодрствовал только Джулиус Деламейн. Считалось, что он сидит в своем кабинете и готовит выступление перед избирателями, просматривая указания, присланные его отцом из Лондона. В действительности он перешел в музыкальную — когда обнаружить его здесь было некому — и тихонько пиликал на своей обожаемой скрипке.

В коттедже тренера той ночью произошло небольшое событие, побудившее Перри сделать запись в своем профессиональном дневнике.

Джеффри перенес последнюю тренировку — ходьба на заданное время и расстояние с максимальной скоростью — безо всяких симптомов усталости, проявившихся после более напряженного спринта. Перри, честно стремившийся — хотя и сделавший втихомолку собственные ставки — привести Джеффри к старту в день забега в наилучшей форме, запретил ему идти с вечерним визитом в дом и послал его спать раньше обычного. Тренер сидел один, он просматривал свои записи, размышлял, какие изменения стоит внести в диету и упражнения на следующий день, как вдруг из комнаты, где спал его наниматель, донесся стон.

Он вошел в спальню: голова Джеффри металась по подушке, лицо было искажено, кулаки стиснуты, на лбу выступили крупные капли пота — очевидно, ему приснился какой-то жуткий сон и растормошил всю нервную систему.

Перри окликнул его, потянул за руку. Джеффри вскрикнул и проснулся. На лице его был написан ужас, он тупо уставился на тренера и вдруг накинулся на него с бранью.

— Что вы вылупили глаза? Куда вы там пялитесь у меня за плечом? — закричал он. — Идите к дьяволу вместе с вашей чертовой грифельной доской.

— Вам кто-то приснился, мистер Деламейн, — успокоил его Перри. — Что это вы сказали насчет грифельной доски?

Джеффри нервно оглядел комнату и с глубоким облегчением перевел дух.

— Я был готов поклясться, что она смотрит на меня из-за карликовых груш, — сказал он. — Ладно, теперь хоть ясно, где я.

Перри (он не придал дурному сну большого значения, объяснив его для себя легким несварением желудка) дал Джеффри воды, плеснув туда несколько капель бренди, и предоставил ему снова погрузиться в сон. Тот с раздражением в голосе запретил гасить свет.

— Боитесь темноты? — насмешливо спросил Перри.

Нет. Джеффри боялся, что ему снова приснится немая повариха в Уиндигейтс-хаусе.

Время действия — вечер перед свадьбой. Место — дом сэра Патрика в Кенте.

Адвокаты сдержали слово. Все документы были своевременно отправлены и уже два дня как подписаны.

За исключением врача и одного из трех молодых людей, студентов университета, имевших другие обязательства, все посетители Уиндигейтса перебрались к югу — присутствовать на свадьбе. Кроме них, среди гостей было и несколько дам, приглашенных сэром Патриком, — все в той или иной мере близкие семье люди, а троих из них определили на роль подружек Бланш. Прибавьте двух-трех соседей, которых иногда звали к завтраку, — и список приглашенных на свадьбу будет полным.

В архитектурном отношении дом сэра Патрика не являл собой ничего выдающегося. Хэм-Фарм не мог похвастать великолепием Уиндигейтса или живописной и привлекательной стариной Cyoнxeйвена. Это было в высшей степени типичное английское поместье, окруженное в высшей степени типичным английским пейзажем. В доме тебя приветствовало уютное однообразие, и не менее уютное однообразие настигало тебя, стоило повернуться и выглянуть и окно.

Общество, собравшееся в доме, не внесло особого оживления и разнообразия в жизнь Хэм-Фарма. Очевидцы вспоминали потом, что более скучной свадьбы им видеть не приходилось.

Сэр Патрик, вступивший во владение этим домом не так давно, открыто заявлял, что его жилище в Кенте сильно его угнетает и он с радостью предпочел бы ему комнату в деревенской гостинице. Он старался поддерживать свойственную ему живость, но окружавшие его лица и обстоятельства никак этому не способствовали. Верность леди Ланди памяти покойного сэра Томаса настойчиво заявила о себе здесь, где он последний раз болел и умер, — леди Ланди столь демонстративно ушла в себя, что даже для закаленного нрава сэра Патрика это было серьезным испытанием. Бланш, тайно снедаемая желанием узнать что-нибудь об Анне и потому подавленная, была не в состоянии выглядеть веселой в последние незабываемые дни ее девической жизни. Арнольд, принесенный в жертву — таково было недвусмысленное распоряжение леди Ланди — назойливым условностям, запрещающим жениху до свадьбы ночевать под одной крышей с невестой, был безжалостно лишен гостеприимства сэра Патрика и ежевечерне томился в ссылке в гостиничном номере. Он принял это веление судьбы с покорностью, отрезвляющее действие которой не замедлило сказаться на его обычной жизнерадостности. Что касается дам, старшие из них пребывали в состоянии хронического протеста против деяний леди Ланди, младшие же были поглощены довольно серьезным занятием — они изучали и сравнивали свои свадебные туалеты. Два студента показывали чудеса на бильярдном столе, а в перерывах между партиями — чудеса зевания. Смит в отчаянии пожаловался:

— В этом доме, Джонс, будто камень на тебя давит.

И Джонс вздохнул и согласно кивнул головой.

В воскресенье вечером — это был вечер перед свадьбой — скука, будто иначе и быть не могло, достигла апогея.

Но два занятия, к которым в будни принято относиться в лучшем случае терпимо, считаются вполне безвредными в воскресенье — в соответствии с упрямыми антихристианскими настроениями, что так распространены среди англосаксов. Не считается грехом схватиться в религиозном споре; и не считается грехом вздремнуть над религиозной книгой. Дамы в Хэм-Фарме решили провести вечер по этому плану и ретиво взялись за дело. Старшие представительницы прекрасного пола схватились в воскресном споре, а младшие вздремнули над воскресными книгами. Что касается мужчин, нет нужды говорить, что молодые люди курили, если в это время не зевали, и зевали, если в это время не курили. Сэр Патрик, окопавшись в библиотеке, разбирал старые письма и изучал старые счета. Все в доме пребывали под гнетом бессмысленных запретов, которые они — так принято в обществе! — сами себе навязали. И в то же время все в доме пришли бы в ужас, задай им кто-нибудь простой вопрос: вы знаете, что сами сотворили себе тирана, знаете, что не верите в него, что он вам не нравится — почему же вы ему подчиняетесь? Да, самые свободные люди в цивилизованном мире — это те, кто не посмеет задаться этим вопросом.