Стефан Жеромский - Пепел

– А копья какие?

– Копья недлинные. Это тебе не пика, не дротик, не гусарское копье, оружие ловкое, скорое, как раз по руке, по правой. Легкое! Длина пять локтей. Если рослый парень станет в шапке и приставит к ноге, уперев пяткой в землю, так значок как раз придется над самым донышком шапки. Значки у них, как и у нас, гладкие, белые с красным. Пятка красиво окована. Посредине темляк из белой кожи, чтобы надевать на руку. У обоих стремян есть башмак для пятки, притороченный к путлищу. Если солдат рубится палашом, то копье перебрасывает в левый башмак. А палаши у них острые, с желтыми дужками. Темляки из белой кожи… Паныч, вам бы очень пристал этот уланский мундир!

– Напрасно ты льстишь мне.

– Верно говорю. Разве я не видел? На лошади сидите так, точно гайками вас привинтили. Сами за конем, товарищем, ходите, сами как мужик оседлаете его и расседлаете, а по сию пору даже не сержант, потому что похлопотать не хотите. Есть у нас в строю такие беззаботные. Насмотрелся я на них. Дерется насмерть, самый страшный ратный труд перенесет, погибнет без единого слова. Черт его знает, что это за люди! Не одного уж я встречал такого в итальянских легионах, а по сию пору не знаю, откуда они берутся.

Но есть и иные. Ездит верхом, как еврей с баранками, сам не знает, за что в строю разбранить и за что похвалить, а сразу из него капитан, потому что именьице у него в том же приходе, что у гроссмайора. А мы у чужих получали шевроны. Только когда ты четырем-пяти нациям покажешь свою старопольскую отвагу, самых старых солдат удивишь так, что они рты разинут и все полки о тебе заговорят, только когда ты славным делом поддержишь доброе имя и честь всего легиона, прикажут нашить тебе этот галун. Наши штаб-офицеры из простых солдат выросли. Айда, паныч, в уланы!

– Тише!

– Что нам! Разве нам золото нужно, деньги. За наш медный солдатский грош мы всюду купим мешок овса, вязку сена да ломоть хлеба. Попить – так у дороги всегда встретишь колодец. А иной раз простой императорский кавалерист такие вина пьет ковшом, какими короли скупятся королей на пиру угостить.

– Куда же это ты хочешь идти, старый чудак?

– Покуда он, паныч, не наведет порядка на всем свете, нам с коня не слезать! Где он, там и мы. Он отдыхает, развлекается – и наша гвардия спит. А уж коли он на конь садится, так как же нам спать? Так старики говаривали. Не кто-нибудь, паныч! Такие, что в кровавом бою сложили свои головы, и теперь кости их в безыменных могилах без креста на чужбине лежат. Да разве может быть, чтобы это не было правое дело? Зря, что ли, полегли сии на чужих песках? Разве не пришли мы под родной кров, в наши леса? С конца света пришли, потому что он дал нам слово полководца. Обойдем всю землю, наведем порядок, и тогда опять вернемся в родной край, только уж в последний раз, навсегда. Так старики говаривали…

Настойчивые уговоры старого вахмистра были для Цедро той дробинкой, которая перетягивает чашу чувствительных весов. Он был схвачен непреодолимым отвращением к лицемерной венской жизни, где душа его терзалась от уязвленной гордости, и поэтому его влекло в этот мир простых солдатских мечтаний.

В Калише они с Гайкосем подали прошение об увольнении из тяжелой кавалерии и переводе в уланы. Их долго отговаривали, чинили по службе всякие препятствия, но в конце концов в октябре оба они переехали в крепость Кожле, где находился эскадрон улан, состоявший из старых легионеров. Это была толпа усачей, загорелых богатырей, отчаянных голов, циников и искателей всякого рода приключений. Кшиштофу пришлось дорого дать за право войти в их ряды, проглотить немало обид, прежде чем они его приняли. Старые плуты неохотно принимали в свою среду молокососов, особенно «добродетельных» энтузиастов. Зато для Гайкося они сразу нашли место и обнадежили его насчет скорого повышения в чине.

В начале зимы пришел приказ двинуться из Силезии в Оснабрюк, где была квартира командира полка Яна Конопки. [490]Оттуда войска направились в Вестфалию. В Эрфурте роты, прибывшие из разных мест, получили одинаковое обмундирование и провели в этом городе зиму. Там собрались из разных частей офицеры всех чинов, старые и молодые, служившие когда-то в кавалерии и даже в пехоте. Туда прибыли: Игнатий Фердинанд Стоковский, Ярачевский, Клицкий, Телесфор Костанецкий, Рутье, Прушак, Прендовский, Винцентий Конопка, Августин Пшишиховский, Адам Гупет, Винцентий Валевский, Шульц, Каэтан Стоковский, Гнатовский, который впоследствии был назначен полковым казначеем, Линкевич, Казимеж Танский, Рыбалтовский, Скаржинский, Порыцкий, Фиалковский, Ойжановский, Тшебуховский, Горецкий, Незабитовский, Мошинский, который впоследствии был полковым адъютантом, Лещинский, Петр Долинский, князь Воронецкий, Ягминский, Каэтан Войцеховский, Юзеф Богуславский, Люзиньян, Ян Несторович, Топольчаный, Ягельский, Антоний Шарский, Дзюркевич, Карлович, Ледуховский, Улевич, Амброзии Бораковский, Ростковский, Войцех Добецкий, Ставярский, Корытовский и другие. Среди простых солдат было немало помещиков и мелкой шляхты. Попали туда, между прочим, и оба брата Кулешинские, последовавшие за Гайкосем и Цедро.

Весной тысяча восемьсот восьмого года вновь сформированный полк отправился в дальний поход – в Байонну. [491]Он шел через Готу, Эйзенах, Фу льду, Ганау, Мец-на-Мозеле, Шарлевиль, Париж, Ле-Ман, Алансон, Бордо, Дакс. Переправившись в конце апреля через широкие воды Гаронны под Лангоном, миновав песчаные поля Гюйенны и Гаскони, леса пробкового дуба у Рокфора и каштановые рощи у Мон-де-Марсан, полк вступил на унылые, навевавшие сон песчаные поля департамента Ланды. Пехота плыла на лодках и плотах по реке Адур, которая катит свои воды по левую сторону древнего тракта, ведущего на Тарта и Дакс. Конница медленно подвигалась по тракту. Скучная это была дорога, ни один ландшафт не веселил взор.

Кшиштоф Цедро за долгий кавалерийский поход от берегов Немана до берегов Гаронны загорел, поширел, раздался и окреп духом. В серой и грубой солдатской массе он перестал существовать как личность, замкнулся в себе и стих. Все время он был как будто беззаботен, весел, добродушен, занят солдатскими делами. На деле же он ехал в полнейшем одиночестве. Переходы совершались ночью. Когда перед наступлением сумерек раздавался сигнал: «На конь!», когда эскадроны садились в седла, полк собирался, строился в колонну и медленно пускался в путь, Кшиштоф начинал жить.

Устав за день от чистки и ковки лошадей, осмотров, которые производили вахмистры, починки амуниции, эскадроны крепко спали в седле. Спали люди, закутавшись в плащи от холода весенней ночи, спали на ходу и кони. Нога за ногу плелся сонный полк по обсаженным тополями дорогам «благословенной» Франции. Засыпая, мягко таял апрельский день, серо-голубые просторы полей медленно-медленно тонули в волшебном сумраке. Спускалась тихая ночь, одевая тьмою отдаленные домики с серыми каменными стенами, колокольни, фермы и городки, старинные замки и леса. Земля мало-помалу как бы погружалась в небытие, словно прожитые годы, словно грезы, развеянные действительностью. Лишь прозрачный воздух, еще полный звуками едва смолкшей песни жаворонка, яркостью зеленей, едва подернутых мглою, свидетельствовал о том, что было. Резкий сырой ветер приносил с полей легкую струю аромата фиалок, и юноша невольно улыбался, вдыхая его, и не мог заснуть. Шумели бесконечные аллеи тополей, уже одевшихся молодыми листочками, уже трепещущих новой жизнью, и шептали песню о вечной славе. Их шелест пронизывал душу.