Альфонс Доде - Джек

Г-жа Рудик почти не выходит, часами сидит возле окна с постоянно задернутой занавеской — теперь она, вялая, ко всему безразличная, уже никого не поджидает. Она не живет, а прозябает. Кажется, будто жизнь из нее вытекает, точно кровь из открытой раны. Один только папаша Рудик сохраняет постоянную ясность духа, как человек, у которого совершенно чиста совесть. Его маленькие, живые и зоркие глазки сохранили всю свою остроту. Просто диву даешься, как при этом он умудрился сохранить такую слепую доверчивость и простодушие, мешающие ему разглядеть зло.

Жизнь Джека течет безо всяких событий. Последняя зима была очень суровой. Луара принесла людям много невзгод, затопила чуть ли не весь остров, часть его стояла под водой четыре месяца. Работали в сырости, дышали туманом и ядовитыми испарениями болот. Джек сильно кашлял, у него часто бывал жар, он долго лежал в больнице, но ведь это не события. Время от времени приходили письма из Этьоля — ласковые, когда мать писала их танком, назидательные и холодные, когда поэт диктовал их, заглядывая через ее плечо. Поступки и деяния д'Аржантона занимали большое место в посланиях его терпеливой жертвы. Таким образом Джек узнал, что «Дочь Фауста» наконец завершена, прочитана актерам Французского театра, и у этих шутов хватило наглости единодушно отвергнуть ее, за что, разумеется, поэт обрушил на них поток «уничтожающих слов». И еще одна важная новость — примирение с Моронвалями: отныне супруги были допущены к столу в Parva domus, куда они теперь являлись по воскресеньям в сопровождении «питомцев жарких стран», которые цветом своей кожи наводили страх на тетушку Аршамбо.

Моронваль, Маду, гимназия — как все это теперь далеко от него, как давно все это было! И дело не только в том, что между Эндре и проездом Двенадцати домов лежит немалое расстояние, не только в том, что это фантастическое прошлое отделено от мрачного настоящего несколькими годами. Теперь Джек той поры казался ему человеком иного склада — утонченным, изысканным. И в самом деле: что было общего между златокудрым мальчуганом с розовой нежной кожей и долговязым, тощим пареньком в рабочей блузе, сутулым, с торчащими лопатками и худыми плечами, загорелым, но с красными пятнами на скулах?

Слова доктора Риваля оправдались: «Ничто так не отдаляет, как социальные различия».

Джек не мог без грусти вспомнить о семье Ривалей. Вопреки настояниям д'Аржантона он сохранил в душе бесконечную признательность к доктору, этому превосходному человеку, и до сих пор питал теплое, дружеское чувство к маленькой Сесиль. Каждый год он посылал им к первому января длинное письмо. Но вот уже два его письма остались без ответа. Почему? Ведь он не сделал им ничего дурного!

Одна мысль помогает нашему другу Джеку противостоять невзгодам своего унылого существования: «Зарабатывай себе на жизнь… Мама будет в тебе нуждаться». Но увы! Платят-то ведь не за старания, а за результаты. Мало хотеть — надо еще уметь. А Джек-то как раз и не умеет. Вопреки предсказаниям Лабассендра он никогда не станет мастером своего дела, так всю жизнь и будет подмастерьем. Ничего не поделаешь, нет у него «дара», и все тут! Ему уже семнадцать лет, годы ученичества позади, а он еле-еле выколачивает три франка в день. Но ведь из своего заработка он должен платить за жилье, за стол, должен одеваться, то есть покупать новую блузу и штаны, когда старые изнашиваются. Хорошее они ему дали в руки ремесло! А что он будет делать, если мать возьмет да и напишет: «Я приеду… Я буду жить с тобой…»?

— Вот что, паренек, — сказал как-то папаша Рудик, все еще называвший Джека «пареньком», хотя тот уже перерос его на целую голову, — жаль, что твои родители не послушались меня: не подходит тебе наше дело. Никогда ты не научишься обращаться как следует с напильником, нам придется держать тебя на самой несложной работе, а с нее не больно-то разживешься. На твоем месте я взял бы ноги в руки да и поколесил бы по свету в поисках удачи… Погоди-ка, тут намедни к нам в сборочный цех приходил Бланше, главный механик с «Кидна», кочегаров он себе ищет. Если тебя не страшит кочегарка, может, испробуешь это дело? Поплаваешь по морям, объедешь вокруг света, и платить тебе станут шесть франков в день, жить будешь на всем готовом, в тепле… Да, черт побери, там будет не то что тепло, а чертовски жарко!.. Работа, конечно, тяжелая, да ведь люди выдерживают, я и сам два года был кочегаром, но, как видишь, — ничего. Ну, что скажешь? Написать Бланше?

— Да, господин Рудик… Пожалуй, я рискну.

Мысль, что ему станут платить вдвое больше, что он повидает разные страны, сохранившийся у него еще с детства интерес к путешествиям, который был внушен ему рассказами Маду и доктора Риваля, красочно описывавшего свое плавание на «Байонезе», — все это побудило Джека взяться за работу кочегара: таков обычный удел всех неумелых рабочих кузнечных цехов, всех, кого не слушаются молот и наковальня, ибо от кочегара требуется только физическая сила да огромная выносливость. I.

Он уехал из Эндре в июльское утро, ровно через четыре года после того, как прибыл сюда.

Погода, как и тогда, была чудесная.

С падубы пароходика, где Джек стоял рядом с папашей Рудиком, которому захотелось проводить его, открывалось необыкновенное зрелище. С каждым поворотом колеса река становилась все шире, — она словно раздвигала, расталкивала изо всех сил берега, чтобы ей было привольнее катить свои волны в море. В воздухе становилось свежее, деревья тут были ниже, берега реки, удаляясь один от другого, делались все более отлогими, сглаживались, как будто их выравнивал сильный ветер, дувший навстречу. Здесь и там блестели пруды, над торфяниками курился дымок, а над самой рекой, крича, как дети, носились тучи черно-белых морских и речных чаек. Но все это исчезало, куда-то пропадало, потому что все ближе и ближе подступал необозримый океан, который не выносит, когда хоть что-нибудь отвлекает взор от его величия, не желает терпеть никакой растительности на своих берегах и заливает их горьковато-солеными, неласковыми волнами.

Внезапно пароходик, точно подпрыгнув, разом очутился в открытом море. Да и как иначе назовешь эту новую поступь судна, когда оно раскачивается всем своим корпусом и кажется, будто эта качка передается волнам, залитым слепящим светом и резвящимся на приволье под гигантским небосводом, а волны передают ее одна другой, и так до самого горизонта, до зеленоватой черты, где небо и вода смыкаются, закрывая простор от жадных глаз человека.

Джек никогда еще не видал моря. Свежий солоноватый запах и самый вид волн, веером набегающих в час прилива, — все наполняло его душу опьяняющим предвкушением дальних плаваний.