Альфонс Доде - Джек

— Вот вам подкрепление… — сказал Бланше старшему по кочегарке, указывая на Джека.

— В самый раз подоспел, — буркнул тот, почти не повернув головы, — мне позарез люди нужны, чтобы котельный шлак выносить.

— Ну, не робей, паренек! — сказал папаша Рудик и крепко пожал руку своему ученику.

Джек тут же стал таскать шлак. Все непрогоревшие частицы угля, которые, падая в зольник, засоряют, загрязняют его, швыряют в корзины, а затем корзины вытаскивают на палубу и содержимое выбрасывают за борт. Нечеловеческий труд! Корзины тяжелые, лестницы крутые, люди, попадая со свежего воздуха в раскаленную кочегарку, буквально задыхаются. Взявшись за третью корзину, Джек почувствовал, что ноги под ним подламываются. Он был уже не в силах приподнять ее, он так и стоял — в полном изнеможении, весь в поту, совершенно обессилев. Какой-то кочегар, заметив, в каком он плачевном состоянии, взял в углу широкую фляжку с водкой и подал ему. v — Спасибо! Я не пью, — прохрипел Джек.

Кочегар расхохотался.

— Запьешь! — сказал он.

— Никогда!.. — вырвалось у Джека.

Огромным усилием воли он напряг мускулы, взвалил тяжелую корзину на плечи и упрямо стал взбираться по лестнице.

Палуба являла собою необыкновенно яркую и живописную картину. Небольшой пароходик, подвозивший пассажиров, только что подошел и остановился у борта громадного судна. По трапам поднималась толпа спешащих, озабоченных людей. Они способны были удивить наблюдателя необычайным разнообразием одежды и говора, словно все страны мира назначили друг другу свидание на этой не ограниченной рамками одного какого-нибудь народа, доступной всем территории, которую именуют палубой корабля. Все суетились, устраивались. Иные были настроены весело, другие плакали из-за внезапной разлуки с близкими, но у каждого на челе лежала печать заботы или надежды, потому что человек обычно снимается с места в силу какой-нибудь решительной перемены, какого-нибудь поворота в своей судьбе. Как правило, переезд людей с одного материка на другой можно уподобить последнему толчку землетрясения, разрушившего плавное течение жизни. Вот почему омраченные скорбью люди встречаются на палубе парохода рядом с искателями приключений, печаль одних соседствует с лихорадочным нетерпением других.

Эта необычайная лихорадка ощущалась во всем: в шуме и рокоте прилива, в том, как содрогался, снимаясь с якоря, пароход, в суетливом мелькании небольших суденышек вокруг него. Эта же лихорадка владела и стоявшей на молу толпой, взволнованной и любопытной, пришедшей проститься с отъезжающими, проводить взглядом близкого человека. Стиснутая на узком пространстве мола толпа походила на темную полосу, перерезавшую синюю даль. Та же самая лихорадка как будто подгоняла рыбачьи лодки, выходившие под парусами в открытое море, чтобы всю ночь заниматься нелегким и рискованным промыслом, а на входящих в гавань больших кораблях лихорадочно бились под ветром усталые паруса, будто оплакивая оставленные ими далекие и чудесные страны.

Посадка заканчивалась, колокол на носу парохода подгонял последние тачки с багажом. Джек, опорожнив корзину со шлаком, так и остался стоять на палубе, привалившись спиной к бортовым коечным сеткам, и смотрел на пассажиров: одни, хорошо одетые, с чемоданами направлялись в уютные каюты, другие, ехавшие прямо на палубе, уже устроились на тощем своем скарбе… Куда они направлялись?.. В погоню за какой химерой? Какая жестокая и суровая действительность ожидала их там, куда они стремились?.. Его внимание привлекла какая-то дама и ее маленький сын, они напомнили ему прежнюю Иду и его самого, маленького Джека, — мать ведь тоже водила его в свое время за руку. Молодая женщина была в черном, поверх платья на ней был мексиканский шерстяной плащ в широкую полосу. Шла она с тем независимым видом, какой бывает у жен военных и моряков, привыкших жить в разлуке с мужьями. Мальчик в английском костюме был удивительно похож на хорошенького крестника лорда Пимбока.

Поравнявшись с Джеком, оба слегка посторонились, женщина проворно подхватила свое длинное шелковое платье, чтобы не испачкать его о черную от угля одежду кочегара. Она сделала едва заметное движение, но он все же уловил его, и ему вдруг показалось, будто прошлое, дорогое ему прошлое, воскрешенное в памяти этой случайной встречей, прошлое, которое он призывал в самые скорбные свои дни, отринуло его, навеки от него отдалилось.

Страшное марсельское ругательство и сильный удар кулаком между плеч нарушили его печальное раздумье:

— Дохлая собака, чертов кочегар, глиста северная, сейчас же на свое место!..

Это на него обрушился Моко, обходивший палубу. Не говоря ни слова, Джек стал спускаться по лестнице, пристыженный тем, что его обругали на людях.

Когда он ступил ногой на лесенку, ведущую в кочегарку, судно содрогнулось от сильного толчка, шипевший с самого утра пар засвистел ровнее, винт пришел в движение. Наконец они тронулись.

Внизу был сущий ад.

Нагруженные доверху топливом, изрыгая обжигающее пламя, топки пожирали уголь, который кочегары то и дело подбрасывали в них полными лопатами. Распухшие, багровые лица людей были искажены судорожной гримасой от палящего жара. Рев океана сливался с ревом пламени, шум волн смешивался с треском разлетавшихся искр, — казалось, что бушует пожар и что он все сильнее разгорается от тщетных усилий потушить его.

— Становись-ка сюда… — сказал старший по кочегарке.

Джек стал перед огненной пастью. От килевой качки у него кружилась голова, раскаленные топки растягивались, прыгали и вертелись перед глазами. Он должен был поддерживать огонь в этом пылающем горниле, все время орудуя шуровым ломом, подбрасывать уголь, выгребать шлак и золу. Ужаснее всего было то, что он не привык к морю, к тому, что пол ходит ходуном от резких толчков винта, от неожиданной бортовой качки; он то и дело терял равновесие и боялся угодить в топку. Чтобы устоять на ногах, он хватался за первый попавшийся предмет, но тут же отдергивал руку, потому что здесь все было раскалено.

И тем не менее, напрягая всю свою волю, он упорно работал. Уже целый час терпел он эту адскую пытку и вдруг почувствовал, что слепнет, глохнет, не может вздохнуть, что вся кровь кинулась ему в голову, что ресницы его сожжены, а перед глазами мутная пелена. И тогда он поступил, как поступают все кочегары: весь мокрый, он устремился к «воздушному рукаву», к этой длинной холщовой трубе, по которой бурным потоком струится свежий воздух с палубы… Господи, до чего ж хорошо! Но уже спустя мгновенье ему показалось, что на его плечи набросили ледяной покров. От смертоносного тока холодного воздуха у него захватило дух и как будто остановилось сердце.