Альфонс Доде - Прекрасная нивернезка

И она надвигалась на него, угрожающе размахивая сковородкой.

Франсуа обещал исполнить все, что она хочет.

— Постой, ты только не сердись. Мне казалось, что я хорошо поступил. Я ошибся. Вот и все. Что же, сейчас увести его?

Покорность мужа смягчила мамашу Луво. Возможно, что она представила себе кого-нибудь из своих детей, заблудившегося ночью, с рукой, протянутой за подаянием.

Отвернувшись, чтобы поставить сковородку на огонь, она проворчала:

— Сейчас уже поздно — там закрыто. А раз ты взял ребенка, так не на улицу же его выбрасывать. Эту ночь он проведет с нами, а завтра утром…

И рассерженная мамаша Луво с ожесточением принялась мешать угли…

— …завтра утром, клянусь тебе, ты меня от него избавишь!

Наступило молчание.

Хозяйка сердито принялась накрывать на стол, стуча стаканами и швыряя вилки.

Клара испуганно забилась в угол.

Грудной ребенок посапывал в кроватке, а найденыш с восхищением смотрел на красные угли.

Возможно, что с самого дня рождения он не видел огня в печке.

Еще больше обрадовался он, очутившись за столом, с салфеткой на шее, перед горкой картофеля на тарелке.

Он ел жадно, как воробышек, которому в зимний день бросают крошки хлеба.

Мамаша Луво сердито подкладывала ему в тарелку, но втайне была растрогана, глядя на этого голодного, худенького ребенка.

Малютка Клара в восторге гладила его своей ложкой.

Приунывший Луво не решался поднять глаза.

Когда со стола было убрано, а дети уложены спать, мамаша Луво уселась у огня, поставив малыша перед собой. Она решила заняться его туалетом.

— Нельзя же такого чумазого мальчишку укладывать в постель! Бьюсь об заклад, что губка и гребень к нему не прикасались.

' Ребенок, как волчок, вертелся в ее руках.

Право же, вымытый и причесанный, он выглядел вовсе не таким безобразным — бедный крошка с розовым носиком пуделя и щечками, круглыми, как два красных яблочка.

Мамаша Луво не без удовлетворения полюбовалась своей работой.

— Сколько ему может быть лет?

Франсуа отложил трубку, довольный, что снова может напомнить о себе.

В первый раз за весь вечер с ним заговорили, а то, что к нему обратились с вопросом, было равносильно почти полному прощению.

Он встал и вытащил из кармана веревку.

— Сколько ему лет, хе-хе! Сейчас тебе скажу.

Он обхватил мальчика поперек тельца.

Опутал его веревкой, как делал это с деревьями в Кламси.

Мамаша Луво с изумлением смотрела на него.

— Что это ты делаешь?

— Снимаю мерку, черт возьми!

Она вырвала веревку у него из рук и швырнула ее в угол.

— Мой бедный муженек! До чего же ты глуп со своими причудами! Ведь ребенок не дерево.

Не везет в этот вечер бедняге Франсуа!

Он отступил, пристыженный, а мамаша Луво принялась укладывать малыша в кроватку Клары.

Сжав кулачки, девчурка спит, раскинувшись во всю ширину кровати.

Она смутно чувствует, как ей кладут что-то под бок; она вытягивает руки, отталкивает соседа в угол, локтями попадает ему в лицо, переворачивается и снова засыпает.

Потом тушат лампу.

Волны Сены бьются о борта баржи, тихонько покачивая дощатый домик.

Найденыш чувствует, как его охватывает приятная теплота, и засыпает с незнакомым ему до сих пор ощущением: чья-то рука ласково гладит его по голове в ту минуту, когда у него смыкаются глаза.

Мадемуазель Клара всегда просыпалась рано.

В это утро она очень удивилась, не увидев матери в каюте и обнаружив на подушке чью-то голову возле своей.

Она протерла глаза кулачками и, схватив за волосы своего маленького соседа, принялась его трясти.

Бедный Тотор был разбужен самыми причудливыми пытками и мучениями — шаловливые пальчики щекотали ему шею, хватали за нос.

Изумленно посмотрев вокруг, он подумал, что сон его все еще продолжается.

Над ними раздавались чьи-то шаги.

На набережную с глухим грохотом выгружали доски.

Мадемуазель Клару это, казалось, заинтересовало.

Подняв пальчик, она показала приятелю на потолок жестом, который обозначал:

«Что бы это могло быть?»

Начиналась выгрузка. Дюбак, столяр из Ла-Вилетт, приехал в шесть часов с лошадью и тележкой, и папаша Луво с совершенно несвойственным ему усердием сейчас же принялся за работу.

Добряк не смыкал глаз всю ночь, думая, что ему придется отвести обратно к комиссару иззябшего и голодного ребенка.

Он готовился выдержать утром новую бурю, но, по — видимому, голова мамаши Луво была занята чем-то другим и она не заговаривала с ним о Викторе.

Франсуа надеялся выиграть время, отдалив момент объяснения.

Он хотел только, чтобы о нем забыли, старался не попадаться на глаза жене и работал не покладая рук, боясь, как бы мамаша Луво, увидев его праздным, не крикнула ему:

— Эй, ты там! Коли ты ничего не делаешь, отведи — ка малыша туда, откуда ты его взял!

И он работал.

Груды досок заметно уменьшались.

Дюбак уже три раза съездил туда и обратно, и мамаша Луво, стоя на мостике с грудным ребенком на руках, едва успевала подсчитывать выгружаемые доски.

От большого усердия Франсуа выбирал доски длинные, как мачты, толстые, как стены.

Если доска оказывалась слишком тяжелой, Луво призывал на помощь Экипажа.

Экипаж — матрос с деревянной ногой — составлял всю команду «Прекрасной нивернезки».

Его подобрали из милости и держали по привычке.

Инвалид опирался на деревяшку и с трудом поднимал доску, а Луво, сгибаясь под тяжестью ноши так, что пояс на нем чуть не лопался, медленно спускался по трапу.

Ну, можно ли отвлекать такого занятого человека?

Мамаша Луво об этом и не помышляла.

Она расхаживала по мостику, всецело занятая Мимилем, которого она кормила грудью.

Вечная жажда у этого Мимиля!

Как у папаши.

Папаша Луво выпить не прочь! Но уж, конечно, не сегодня.

Работа началась с раннего утра, но о белом вине не было и речи. Не было даже и мысли о том, чтобы передохнуть, вытереть вспотевший лоб, чокнуться с приятелем возле стойки.

Даже когда Дюбак предложил ему выпить стаканчик, Франсуа сделал над собой героическое усилие.

— После, время терпит.

Отказаться от стаканчика!

Хозяйка ничего не понимала — уж не подменили ли ей Луво?

Клару, очевидно, тоже подменили, — вот уже одиннадцать часов, а девочка, которую обыкновенно никак не удержишь в кровати, сегодня и не думает вставать.

И мамаша Луво спешит в каюту — посмотреть, что там происходит.

Франсуа остается на палубе; у него опустились руки и перехватило дыхание, словно он ударился грудью о бревно.