Генри Джеймс - Послы

— Вы имеете в виду вашего молодого человека? — спросил Стрезер, не уверенный, кто «он».

— Нет, вашего. Я имею в виду мистера Ньюсема. — Мгновенно все осветилось для Стрезера живительным светом, и свет этот засиял еще ярче, когда она добавила: — Он, слава Богу, проявляет к ней искреннейший, нежнейший интерес.

Да, засиял еще ярче!

— О, я в этом уверен.

— Вы говорили, — продолжала она, — мне надо ему верить. Видите, до какой степени я верю ему.

Он помолчал — всего мгновение, — и ответ пришел как бы сам собой:

— Вижу, вижу! — И ему казалось, будто он и в самом деле видит.

— Он не причинит ей ни малейшей боли. Ни за что на свете. И не станет — ведь ей нужно выйти замуж! — рисковать ее счастьем. И не станет — по крайней мере, по собственной воле — причинять боль мне.

Ее глаза — из того, что он сумел в них прочесть, — говорили ему больше, чем ее слова; то ли в них появилось что-то новое, то ли он лучше вчитался, только вся ее история — или, по крайней мере, его представление о ней, — теперь смотрела на него из этих глаз. Инициатива, которую она приписывала Чэду, всему придавала смысл, и этот смысл, свет, путеводная нить внезапно открылись ему. Он снова решил идти, чтобы ничего не растерять; теперь наконец это стало возможным, потому что слуга, услышав голоса в прихожей, явился исполнить свои обязанности. И пока он распахивал дверь и с бесстрастным видом ждал, Стрезер, собрав воедино что мог вывести из их с мадам де Вионе разговора, вложил это в последние слова:

— Знаете, не думаю, что Чэд мне что-нибудь скажет.

— Пожалуй… до времени.

— И я тоже до времени не стану ничего ему говорить.

— Делайте, как считаете лучше. Вам судить.

Она протянула ему руку, и он на мгновение задержал ее в своей.

— Ах, о сколь многом я должен судить!

— Обо всем, — сказала мадам де Вионе. И эту ее фразу вместе с неуловимым, тщательно скрываемым, подавляемым выражением чувства на ее лице он и унес с собой.

Что касается прямых подходов, то в течение всей, теперь уже завершающейся, недели Сара не замечала его, третируя с неизменной холодностью, которая, вызвав у нашего друга более высокое представление о светских талантах этой леди, вернула его к мысли о том, что женщины всегда способны удивлять. Правда, его несколько утешало сознание, что в течение всего этого времени она не находила возможным удовлетворить и любопытство Чэда, хотя тот, с другой стороны, мог для собственного успокоения, по крайней мере, развивать — и развивал — бурную деятельность по части обеспечения своей сестры приятным времяпрепровождением. Стрезер же в ее присутствии ни на что не осмеливался, и единственное удовольствие, которое ему оставалось, — это пойти поболтать с Марией. Пойти к ней ему, конечно, удавалось теперь куда реже, чем обычно, однако же полчаса, в продолжение которых он после людного, пустопорожнего дня, когда его дорогие соотечественники наконец распределялись таким образом, что он мог, сняв с себя светскую узду, передохнуть, были для него истинной наградой. Он провел с ними все утро и снова явился в отель после полудня, однако, как выяснилось, честная компания разбрелась кто куда и по таким путям, о которых мисс Гостри было бы забавно послушать. Ему снова стало досадно, что она не причастна к их суете — она, которая, по сути, сама же его в ее смысл посвятила; однако, к счастью, у нее был неутолимый аппетит на светские новости. В ее чертоге сокровищ горел чистый огонь беспристрастного знания, словно лампада под византийским сводом. И именно сейчас более близкий взгляд на происходящее, как никогда, окупился бы для такого тонкого чувства, каким она обладала. За истекшие три дня ситуация, о которой ему предстояло доложить, начала по всем признакам обретать равновесие; придя в отель, он убедился, что, по всей видимости, судит о ней правильно. И дай Бог, чтобы равновесие это возобладало! Сара отправилась на прогулку с Уэймаршем, Мэмми — с Чэдом, и только Джим гулял сам по себе. Правда, позже, вечером Стрезеру предстояло сопровождать Джима: он должен был сопутствовать ему в «Вариете» — которое Стрезер старательно называл так, как называл его Джим.

Мисс Гостри упивалась его рассказом.

— А куда сегодня вечером собираются остальные?

— Все расписано. Уэймарш ужинает с Сарой у Биньона.

— А куда они двинутся потом? — полюбопытствовала мисс Гостри. — Не прямо же домой?

— Естественно, нет. Вряд ли их это устроит — во всяком случае, не Сару. Они держат в тайне, куда пойдут, но, по-моему, я догадался. — И, потомив мисс Гостри ожиданием, сообщил: — В цирк.

Секунду-другую она молча смотрела на него, потом расхохоталась почти до слез.

— Нет, вы неповторимы!

— Я? — Он не понимал почему.

— Как все вы — как все мы: Вулет, Милроз и их создания. Мы просто невероятны! Но дай Бог подольше оставаться такими! А тем временем мистер Ньюсем, — предположила она, — отправится с мисс Покок?..

— Совершенно верно, в «Комеди Франсез», на ту же пьесу, которой вы угощали Уэймарша и меня. Семейный спектакль, так сказать!

— Желаю мистеру Чэду насладиться им не меньше, чем я! — Она, как никто, видела все насквозь. — А что они, ваши молодые люди, всегда так проводят вечера?

— Ну… они молодые люди, но старые друзья.

— Да, да. А ужинают они , для разнообразия, у Бребана?

— Где они ужинают — большой секрет. Только я подозреваю, что ужинать, тихо и скромно, они будут в квартире у Чэда.

— И она поедет к нему одна?

Они обменялись взглядами.

— Он знает ее чуть ли не с пеленок. К тому же, — сказал Стрезер с ударением, — Мэмми не заурядная девица. Она — замечательная натура.

Мисс Гостри помедлила.

— Вы хотите сказать, она рассчитывает на успех?

— Увлечь его и завладеть им? Не думаю.

— Не так уж жаждет его? Или не верит в свои силы? — И когда он ничего на это не ответил, продолжала: — Что, совсем к нему равнодушна?

— Нет, почему же. Думаю, не совсем. Но я как раз это и имел в виду, когда назвал ее незаурядной. Именно, если не равнодушна. Впрочем, — заключил он, — поживем — увидим, в каком месте она проявится — прорвется наружу, так сказать.

— Кажется, вы превосходно мне показали, — засмеялась мисс Гостри, — в каком месте она проникла внутрь. А ее друг детства, — спросила она, — позволяет себе, не задумываясь, флиртовать с нею?

— Нет… тут другое. Чэд ведь тоже замечательная натура. Они все замечательные! — вздохнул он с внезапно прозвучавшей неожиданной нотой зависти и грусти. — По крайней мере, чувствуют себя счастливыми.

— Счастливыми? Они? — Видимо, это, при их многообразных трудностях, удивило ее.

— Я кажусь себе среди них белой вороной.

— Вы? — запротестовала она. — С вашей постоянной данью идеалу?