Генри Джеймс - Послы

С этим Стрезер справился.

— Думается, ему приходило на мысль, что было бы весьма недурно, если бы он мог. Много лучше.

— Лучше, чем быть связанным с Мари?

— Да… чем чувство неловкости, порождаемое привязанностью к женщине, на которой нет малейшей надежды — разве только ценою крушения — жениться. И винить его тут нельзя, — заявил Стрезер. — Да, несомненно, так было бы лучше. Даже когда все хорошо, по большей части всегда находится что-то возможно лучшее или то, что, нам кажется, могло бы быть лучше. Но для него это все равно было бы нереальным. Он не мог увлечься Жанной. Он связан с Мари. У них слишком необыкновенные отношения, и они зашли уже слишком далеко. В этом и причина, а его успешное содействие устройству Жанны лишь подтверждает мадам де Вионе, решительно и окончательно, что он перестал колебаться. Впрочем, — добавил он, — не сомневаюсь, что Сара даже не успела на него насесть.

Его собеседница призадумалась:

— И у него не возникает желания — ради собственного удовлетворения — объяснить ей мотивы своего поведения.

— Разумеется, нет. Он предоставит это мне. Он все предоставит мне. Я, что называется, предчувствую, — нехотя продолжал он, — что вся эта история падет на мои плечи. Да-да, во всех ее переплетениях и подробностях. Из меня выжмут все. — Стрезер мысленно обозрел, что ему предстоит. Затем подвел итог: — До последней капли крови!

— Ах, пожалуйста, — шутливо запротестовала она, — оставьте хоть капельку на мою долю. Мне она очень понадобится! — Однако не стала объяснять зачем и в следующее мгновение заговорила о другом: — Скажите, увещевая Чэда, миссис Покок полагается на свое обаяние?

— Возможно.

— А оно не действует?

Стрезер предпочел выразить ту же мысль иначе:

— Она пытается сыграть на струне «любовь к родному дому» — кстати, лучшее, что может сделать.

— Лучшее для мадам де Вионе?

— Нет, для родного дома. Родного. Настоящего.

— Настоящего, если он не рождает отклика в душе?

Стрезер помолчал.

— Тут загвоздка в Джиме, — сказал он после паузы. — Родной дом — это Джим.

— Ах нет, — возразила она. — Без сомнения, не он, а миссис Ньюсем.

Стрезер постарался свести концы с концами:

— Дом, куда миссис Ньюсем зовет Чэда, — это дом бизнеса. А у его дверей стоит Джим, широко расставив ноги, и Джим, откровенно говоря, чрезвычайно грозная сила.

— И вы, бедняжка, — мисс Гостри устремила на него взор, — собираетесь провести с ним вечер!

— О, мне он не опасен, — рассмеялся Стрезер. — Я с кем угодно слажу. Но Саре, пожалуй, не следовало его сюда привозить. Она плохо его знает.

Мисс Гостри не без удовольствия это выслушала.

— Вы хотите сказать, не знает, какой он дурной человек?

Стрезер решительно качнул головой.

— Не в полной мере.

Она замялась.

— А миссис Ньюсем? Неужели и она?..

Он повторил тот же жест.

— Вряд ли… насколько могу судить.

Мария силилась это одолеть.

— Неужели так-таки совсем, совсем не знает?

— Совершенно. Напротив, она очень высоко его ставит. — И тут же, как бы поддерживая такую оценку, добавил: — Он ведь и хороший человек — по-своему. Все зависит от того, что вам от него нужно.

Но мисс Гостри не признавала такого отношения — оно ей претило, мистер Джим не нужен был ей и даром.

— По мне, так уж лучше, — резко заявила она, — чтобы ваш Джим был откровенной дрянью. И еще лучше, — произнесла она даже резче, — чтобы миссис Ньюсем знала ему настоящую цену.

Стрезеру, хотел он того или нет, пришлось это проглотить; однако он решил внести уточнение:

— Сказать вам, кто на самом деле его знает?

— Мистер Уэймарш? Вот уж нет.

— Разумеется, нет. Право, я не так уж часто думаю о мистере Уэймарше; если угодно, в последнее время и вовсе не думаю. — И затем, после многозначительной паузы назвал, кого имел в виду: — Мэмми.

— Собственная его сестра? — Мисс Гостри, как ни странно, была разочарована. — А какая нам от этого польза?

— Скорее всего, никакой. Но вот так, как всегда, обстоят дела.

Вот так, стало быть, обстояли дела, когда два дня спустя Стрезер наведался в отель, где остановилась миссис Покок, и, отправившись в гостиную этой леди, решил поначалу, что слуга, сопровождавший его туда и тотчас удалившийся, ошибся номером. Никто из его обитателей не вышел к нашему другу; комната выглядела пустынной — такой пустынной, какой только может выглядеть в Париже в дивные послеполуденные часы, когда слабый шум, производимый жизнью огромного сообщества, проникая извне, растекается среди просторно расставленной мебели, словно солнечные лучи в знойном воздухе томящегося в безлюдье сада. Наш друг глазел по сторонам, не зная, на что решиться; он отметил, о чем свидетельствовал уставленный покупками и разной разностью стол, что Сара приобрела (отнюдь не по его совету) последний выпуск оранжево-розового «Revue»; обнаружил полученную Мэмми в подарок от Чэда книгу Фромантена [89]«Мастера прошлого», на обложке которой даритель начертал ее имя, и замер, упершись взглядом в увесистое письмо с адресом, написанным знакомой рукой. Письмо это, пересланное через банковскую контору, лежало на заметном месте нераспечатанным и именно по этой причине внезапно обрело свойство усиливать воздействие его автора. Оно наглядно показывало, какого размаха миссис Ньюсем — на этот раз ее излияния были особенно обильны — достигла в переписке с дочерью, меж тем как его, Стрезера, держала на скудном пайке, и осознание этого факта произвело на нашего друга столь сильное впечатление, что на минуту-другую у него онемели ноги и занялось дыхание. В его собственном номере, в его собственной гостинице хранилась стопа плотно набитых конвертов, написанных той же рукой, и при виде, после длительного перерыва, знакомого очертания букв он невольно вернулся к вопросу, который уже не раз себе задавал: не получил ли он окончательную отставку без права на обжалование. Никогда еще твердые линии, выведенные пером миссис Ньюсем, не внушали ему столь полную в этом уверенность; и вдобавок, при нынешнем кризисе, внушали мысль о непреложности любых ее волеизъявлений. Короче, глядя на имя и адрес Сары Покок, он словно глядел в лицо ее матери и, не выдержав, отвел глаза, как если бы это лицо не пожелало смягчиться. Казалось, миссис Ньюсем сама присутствует в комнате, глубоко и остро сознавая его присутствие, и поэтому он чувствовал, что должен стоять и молчать, что обязан, по крайней мере, остаться и принять наказание. Оставаясь, он тем самым его принимал — склонял голову и ждал появления Сары. Она непременно появится, если он будет ждать достаточно долго. Сейчас он, как никогда прежде, ощущал, что ей удалось заронить в него чувство тревоги. Спору нет, она обладала замечательным — с точки зрения Вулета — чутьем по части навязывания ему своей воли, и сколько бы он ни пытался убеждать себя, что ему все равно, — пусть принимается за него, когда ей угодно, или не принимается, если ей неугодно, — будто ему не в чем признаваться, каких бы признаний она ни ждала, изо дня в день он находился в атмосфере, которая требовала от него очищения, и в иные минуты его так и подмывало форсировать этот процесс. Благоволи она явиться сейчас, застав его в таком состоянии, между ними, без сомнения, произошло бы очистительное объяснение, такое или иное.