Альваро Кункейро - Из книги «Сказки и легенды моря»

Но как называлась дорна во времена кельтов, если она тогда уже существовала? Как называли ее в XII и XIII веках, когда галисийские трубадуры бродили у кромки моря или спешили на ярмарку? Первые упоминания дорны на галисийском языке относятся не к судну, а к емкости. (Да простится мне эта псевдоэрудиция: примеры я нашел в замечаниях профессора Рамона Лоренсо к «Этимологическому словарю» португальца Машаду. «La meatade del vino que Deus у der a la dorna»— 1256 г. «quarta de viño cada ano mode de dorna de XVI azumbres» [6] «Количество вина, которое, благодаря Господу, помешается в дорне»… «В винный погреб каждый год ставится дорна емкостью шестнадцать азу мбре» (ст. порт.). — 1347 г.) Слово «dorna» прежде всего обозначает бочку, в которой давят виноград. В современной Астурии duerna — это деревянное корыто, обычно круглое, в котором свежуют и разделывают свиные туши; в нем же дают свиньям корм, замешивают тесто, собирают яблочный сок из давильни и т. д. (См.: Короминас. Diccionario crítico etimológico, т. II, с. 20.) Если мы обратимся к галисийско-португальскому наречию, то увидим, что в Лузитании дорной называют корзины для сбора винограда; в Алентежу известна adorna — углубление для сусла в середине винного погреба. Дорна — это всегда емкость, тут сомнений нет. Короминас задается вопросом: случайно ли, что наиболее старые документы говорят о дорне лишь в связи с вином? Впрочем, позже в Астурии и во многих районах Франции duema, dorne, dornée, dounado (слово из языка провансальца Мистраля) стала использоваться для самых разных крестьянских нужд… Итак, дорна, или, по-испански, duerna, — это вместилище, необходимое в домашнем хозяйстве, мера емкости, судно (оно-то нас и интересует), резервуар, предназначавшийся вначале, может быть, исключительно для вина.

Duerna и dorna приводят нас к dornajo. По «Глоссарию» Эскуриала это небольшая лохань, из которой едят поросята, или корыто для стирки; слово встречается в «Дон Кихоте» и у Коваррубиаса. Находим мы его и в «Божественных словах» дона Рамона дель Валье Инклана. Так называется тележка, в которой возят по ярмаркам и святым местам дурачка: «Мари-Гайла катит тележку и отпускает шутки». Дурачок (его зовут Лауреаниньо) загорается роковой страстью, когда подошедшая к нему девочка «кладет на тележку вишни и крендели». Через несколько минут Лауреаниньо умирает. Труп, оставленный в тележке на ночь, пожирают свиньи.

Duerna, adoma, domajo, сосуд для вина… Как далеко все это от морской дорны. И кто объяснит, откуда пришло имя к прекрасному судну галисийских морей — судну, которое нам теперь советуют продавать на канадские озера. А мне нравится дорна, скользящая по бухте Ароса из Сальверы, что в устье реки, к Вильягарсии (именно так говорится в песне). Испанский поэт как-то обратился к Богу: «Господи, кто научил тебя очертаниям лилии?» В этот прозрачный и золотой вечер мне хочется спросить, кто подсказал Создателю очертания и несравненный полет дорны. Кельтская она или норманнская — не все ли равно!

Наперекор всем мыслимым и немыслимым препятствиям галисийские флоты вернулись на Грейт-Сол (gran suelo, Большая земля?) и Видал-Банк, где они десятилетиями ловили рыбу. Эти отмели галисийский рыбак воспринимал едва ли не как поместья, с которых он взимал оброк по праву давности. Название их всегда было не очень понятно. Вместо sol иногда писалось sole, и, следовательно, речь шла о море Камбалы. Впрочем, по-французски sole также участок пахотной земли, который один год засеивается пшеницей, другой, скажем, овсом, а третий отдыхает под паром. Галисийцам — будучи мореходами, они все же остаются землепашцами — по душе скорее второе объяснение того, почему так называются воды, куда им ежедневно приходится забрасывать сети. Французское sole родственно галисийскому sollo: это имя рыбы, похожей на камбалу, но менее ценной (pleuronectes platessa). Однако поэзия морских просторов требует иного слова, и мы выбираем Sol — солнце, великолепное солнце. Хотя, конечно, дневное светило не часто появляется в царстве дождя и тумана, на мрачных небесах киммерийского моря, о котором вспоминал Ренан, обращаясь, нет, взывая к афинскому Акрополю.

Да, галисийские суда опять вышли в море, но не решены бесчисленные сложные проблемы, начиная с устаревшей, почти средневековой организации рыболовецкого промысла. В дни жарких споров между судовладельцами, патронами и моряками иногда казалось, что эти люди решились на самоубийство, поскольку никто не осознавал главного: при любых штрафах или арестах покинуть море Солнца, море штормов, воспетых Хосе Мария Кастровьехо, было чудовищной ошибкой. В конце концов флоты вернулись к местам, где морские волны, чайки и даже ветры говорят между собой по-галисийски. Нелегко было убедить английских судей и яростных ирландцев, которые привнесли в тяжбу об отмелях дух своих непрерывных гражданских распрей. Им стоило бы вспомнить, что мы веками давали убежище детям Святого Патрика, священникам и воинам, бежавшим от англичан. А раньше мы посылали на их землю своих знаменитейших мужей, и старый король Бран, герой кельтского предания, зажигал в море путеводные огни — так начиналась история большого маяка в Лa-Корунье, славой равного Александрийскому или Мальтийскому.

Да и сегодня к ним отправляется наш корабль, носящий имя Брана и построенный в Ное-Ноэле, городе, каким-то образом (если верить эрудитам прошлого) связанном с Ноем и его ковчегом; ах уж эти галисийские моря! — так вот, корабль из дуба и бычьих шкур, на котором интеллектуалы из университета Сантьяго-де-Компостела собираются плыть к берегам Бретани, Корнуэлла и Ирландии. И может так случиться, что, увидев на горизонте странное медлительное судно, ирландские моряки заподозрят козни галисийца, решившего прикинуться древним человеком и со всеми удобствами ловить мерлана в море Солнца. «Бран» стоит на якоре в бухте Виго, пока не наполнит его парус ветер с Юга, теплый и прозрачный зюйд-вест. Остается уповать на благосклонность ветров, так как во всей моряцкой Галисии не осталось знатока ритуалов, которые подчиняли человеку этих могучих владык, опьяненных свободой.

А тем временем на реке Улья местные жители устраивают Праздник викингов, вспоминая норманнов, летних грабителей, что с огнем и мечом проходили по Галисии, задерживаясь лишь ненадолго — изнасиловать кого-нибудь, сварить густое пиво и зажарить барсука. Сегодня вражду между викингами и галисийцами сменили мирные пирушки. Норвежские завоеватели приходили на кантабрийскую землю в сопровождении поэтов, воспевавших каждый их шаг изощренным скальдическим языком. Король Сигурд прибыл в Галисию осенью 1109 года с шестьюдесятью судами; при нем были три скальда — Торарин Стутфельд, Эйнар Скуласон и Хальдор Сквальдре. Он остановился в бухте и решил здесь перезимовать. Вот как рассказал об этом Эйнар Скуласон: