Сергей Сеничев - Александр и Любовь

Чуть успев вернуться со сватовства, Блок пишет уже невесте: «Маме известна «внешняя» сторона дела. Во внутреннюю я не посвящаю никого, потому что она священна. Адрес на конверте напишет мама - это ведь совсем «внешнее», - так же как она знает в общих чертах о наших прошлогодних встречах, о переписке, о курсовом вечере и о комнате.». Диву даемся с зигзагов этого жениха.

Ему срочно понадобилось «расколоться» перед маменькой. Все это изрядно напоминает сцену в Бад-Наугейме, когда он свалив вину на К.М.С. Но в чем он каялся матери на сей раз? В том, что любит невесту? Но это вряд ли было секретом, да и каются ли в таком вообще? Пороемся-ка в переписке еще.

31 января Блок пишет Любе о полицейском обыске на Серпуховской. При этом уточняет: «. управляющий сам предлагает остаться до 8 февраля, но предупреждает, что есть всегда риск (даже и днем).».

Стоп-стоп-стоп! Выходит, они бывали там и ночью? Это и есть то «всё», о чем так некстати узнала Анна Ивановна, и о чем Блок поспешил поставить в известность и свою родительницу? А ну-ка читаем дальше. Блок пишет любимой, что оставаться там нельзя, потому что если они будут рисковать «все время будет беспокойно». «Завтра я пойду на Серпуховскую, - успокаивает он Любу, -И возьму оттуда ВСЁ (даже Твои булавки и мои письма) к себе.».

А вот булавки - это уже кое-что. Не такие уж мы и моралисты, чтобы судить двух совершеннолетних (пусть бы даже и не состоящих пока в законном браке) людей за то, что они используют съемное помещение по прямому назначению. Но, извините, проблема тут совсем в другом: всё это входит в жутчайшее противоречие со всем последующим содержанием нашей истории. Все наше расследование построено на том, что ничего подобного - по крайней мере, до брака - между Александром Александровичем и Любовью Дмитриевной не случалось.

Мы отказываемся верить в какие-то там булавки!

Если поверить в них, мы не сможем далее верить ни единому слову «Былей и небылиц». Мы вынуждены будем всякий раз заставлять себя относиться к каждому слову из воспоминаний Любови Дмитриевны как к заведомой лжи. Но дочитываем письмо Блока: «В воскресенье мы встретимся в 2 часа и погуляем, если погода будет не опасной для твоей простуды. Сегодня все обговорил с мамой. Видеться совершенно можно у меня. Мама поговорит с отчимом, который отнесется ко всему более чем очень хорошо. А главное, мы не будем видеть (если Ты не захочешь) ни маму, ни отчима. Мама будет у себя в комнате на другом конце квартиры, а отчим, когда будет дома - там же. Ничего не слышно совсем, везде ключи. Самое ужасное - расстояние, но придется помириться пока. Через мосты есть закрытая конка. Подумай об этом и согласись. Здесь, у меня, лучше и чище всех других (наемных) комнат».

Ну - всё! Тут уж и булавки отдыхают: «...лучше и чище наемных комнат. мама не будет тревожить. везде ключи и ничего не слышно.». Предложите нам свою версию на счет того, о чем можно договариваться так детально с двадцатилетней девушкой из приличной семьи, и мы заткнемся.

Мы вообще отказываемся понимать происходящее. Мы понимаем только, что Блок излагает здесь не свое, а мамино видение решения проблемы. Это она решила: лучше и чище, запритесь, и не слышно.

Это же объясняет и то, почему НЕ НУЖНО ВИДЕТЬ МАМУ. Казалось бы: с какого вообще перепуга? Люба же «любит ее больше всего» после Саши. Да очень просто: это мама не хочет видеть Любу. Но ради сына готова потерпеть. Лишь бы Сашура был на глазах.

Ну, уж и концовка этого со всех сторон замечательного послания: «. Я говорю об этой «практике» только потому, что без нее никак не обойдешься. Комната на Серпуховской ОСТАНЕТСЯ НАШЕЙ (подчеркнуто Блоком дважды). Я оставлю там знак.»

В дневнике 1921 года после слов «Очень неприятный конец Серпуховской» Блок вставил: «Мистическая записка под полом». Мы не знаем, что было в записке, схороненной Блоком под пол дорогой им комнаты. Мы знаем лишь, что с этой комнатой у него связано слишком многое. И слишком неожиданное для нас.

На второй день Пасхи, 7 апреля, Люба извещает жениха о готовности родителей назначить день свадьбы. Что Дмитрий Иванович согласен на свадьбу летом. Что и эта отсрочка ­лишь для того, чтобы убедиться, прочно ли все у них, не рассорятся ли. Что папенька поинтересовался, на что Саша думает жить, что она рассказала, и он счел, что этого вполне довольно. Потому что он тоже может дать ей 600 рэ в год. И теперь он хочет только поговорить с Александрой Андреевной о подробностях.

И - приписка: «У него все вышло так хорошо, что и мама сдалась, хотя и пробовала сначала возражать, приводить свои доводы.» (ох, многое бы мы отдали за то, чтобы услышать те доводы Анны Ивановны!)

Известно, что тем же днем Люба снова поссорилась с маман: «. после разговора с папой я пошла просить у нее прощения за первую ссору, а вышло еще хуже. Но я непременно помирюсь с ней завтра. Теперь все зависит от нас, т.е. от тебя». Увы - туманно. Но определенно одно: Анна Ивановна крепко огорчена вестью о сватовстве - так крепко, что конфликт с дочерью следует за конфликтом...

Известно, что тем же днем Александра Андреевна побывала у Менделеевых и привезла сыну записку от невесты: «Они все сговорились и все согласны. Поговорить бы и нам скорей!». На письме помета Блока «Незапечатано. Привезла мама». Люба демонстрирует безупречное доверие будущей свекрови. Это уже обязательная составляющая новых правил игры.

«Я вся в твоей власти, приказывай, делай со мной что хочешь, - пишет она жениху 21 апреля, - усиленно чувствую себя твой Дианкой; так хочется быть около тебя, быть кроткой и послушной, окружить тебя самой нежной любовью, тихой, незаметной, чтобы ты был невозмутимо счастлив всю жизнь, чтобы любить тебя и «баловать» больше, чем мама». («Дианка» - собачка из популярного в те годы на эстраде стихотворения Апухтина; у Блока в Шахматове тоже была шавка с такой кличкой).

Хочется быть Дианкой? Ну что ж.

Несколько дней спустя жених докладывает невесте и о своей «ссоре» с матерью. Мол, та, бедняжка, переживает, что на нее не обращают внимания, а она «от всей души делает всё», мол, она такая больная и нервная, и ты, Люба, как хочешь, но жить нам надо при маме. И резюме: «Ты снизойди и будь милосерднее. Будь благосклонная и добрая, как Ты умеешь, и прости меня за все это. Т в о й» И влюбленная дурочка демонстрирует ну просто-таки ангельское милосердие: «Когда я буду с вами, и мама увидит, что я не «отгораживаюсь», увидит на деле, как я отношусь к ней. Мы не можем не быть счастливы все, все!.. Так бы хотелось знать, что ты спокоен и весел и что мама не сердится больше на нас. Скажи ей про меня что-нибудь хорошее, если есть «что».

Удивительная проговорка. Удивительнейшая! Люба просто пошутила с милым. Ну, разве может он не найти этого самого «что» - про нее-то - для мамы!