Ханс Фаллада - Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

— А сколько я буду зарабатывать в месяц? — осторожно спросил Куфальт.

— Это целиком зависит от вас, — произнес господин Дитрих. — Если вы, например, сможете за месяц найти сто подписчиков, за каждого подписчика вы получите марку двадцать пять, сто двадцать пять марок, четвертую часть вы отдадите мне. Это деньги, заработанные, так сказать, между делом.

— Как, — сказал Куфальт, — а собирать взносы! Ведь люди сейчас платят взносы неохотно.

— Конечно, — произнес господин Дитрих, — миллионером вы не станете, но на жизнь хватит. Так да или нет?

— Я бы сходил к господину Фреезе, — сказал Куфальт.

— И еще, дорогой господин Куфальт, — произнес господин Дитрих, наклонившись к Куфальту так близко, что тот почувствовал весь аромат полудюжины рюмок коньяка. — Знаете, что касается наличности, то на руках вы будете иметь сотни марок, а я должен за них отвечать. — Он серьезно и озабоченно взглянул на Куфальта. — Я должен отвечать, — повторил он еще раз.

— Да, — выжидая, произнес Куфальт. Он уже знал, к чему тот клонил, но не хотел облегчить ему дело.

— Вы же знаете, дорогой господин Куфальт, — сказал господин Дитрих. — Ведь вы сами мне об этом писали. Ведь то самое, из-за такой вот истории вы угодили за решетку, то есть поэтому ваша судьба и сложилась столь неудачно.

— Значит, я не могу собирать взносы, — произнес Куфальт.

— Да нет же, нет, — пояснил тот. — Можно ведь как-то договориться. Ведь вы из хорошей семьи, скажем, залог…

— Вот что, завтра я пойду к господину Фреезе, — вставая, произнес Куфальт.

— Вы думаете, что о залоге не может быть и речи? Я бы, конечно, во всех случаях его предоставил.

— Собственно, вы что думаете? — закричал Куфальт. — Думаете, я стал бы писать слезные письма, если б у меня была возможность предоставлять в залог большие суммы денег?

— А маленькую сумму? — спросил господин Дитрих. — Ведь вы могли бы каждый день рассчитываться со мной.

— И маленькую тоже нет, — решил Куфальт. — Я все равно пойду к господину Фреезе.

— Это бессмысленно, — ответил господин Дитрих, направляясь к двери. — Фреезе хам из хамов. А вообще, — сказал он, нащупав наконец дверную ручку, — а вообще, я пришел к вам, потому что меня потрясла ваша судьба, прямо-таки потрясла.

— Да-да, — отрешенно произнес Куфальт, задумчиво глядя на своего длинноносого собеседника. Внезапно его осенило, — А не могли бы вы мне дать взаймы марок двадцать? — спросил он. — Дело в том, что я совсем на мели. — Он рассмеялся.

И случилось чудо. Дитрих, полупьяный субъект, в кармане которого звенело серебро союза трактирщиков, этот самый Дитрих просто засунул руку в карман, вытащил пригоршню мелочи, отсчитал четыре монеты по пять марок, сунул их Куфальту в ладонь, сказав:

— Расписки не надо. Мы таки будем работать вместе.

И, ступая осторожными мелкими шажками, — походка вечно пьяных, понимающих, что им приходится рассчитывать только на себя, — спустился вниз по лестнице.

Эмиль Брун жил на Лерхенштрассе далеко за городом, рядом с деревообделочной фабрикой, где он также, как в тюряге, сдельно сколачивал куриные насесты.

В окрашенной а зеленоватую краску каморке он проживал не один. Он делил ее со сторожем с кожевенной фабрики, уходившим в восемь вечера и приходившим в восемь утра, спустя полтора часа после того, как уходил из дома Брун. Они спали на одной кровати. Почти все у них было общим. Если возникали трения, а трения возникали часто, то решались они в воскресенье, когда сторожа с кожевенной фабрики не работали.

За какие-нибудь две недели своего пребывания в городке Куфальт знал их разногласия во всех подробностях, знал, что стервец-сторож никогда не пользовался своим мылом, а всегда брал чужое, что он никогда не убирал свое барахло и каждый воскресный вечер вваливался домой пьяный и с девкой, требуя, чтобы Брун спал на полу. «Погоди чуток, Эмиль. Мы скоро закончим…»

Да, об этих трениях Брун рассказывал долго и подробно. И все же слушать их Куфальту приятнее, чем знать, что Крюгер живет в одной комнате с Бруном.

Слава богу, Крюгер давно попался, он крал у своих коллег по работе. Мелкие, гнусные, бессмысленные кражи табака и запонок. Он снова сидел, и Брун его ничуть не жалел.

Если Эмиль Брун в чем-то изменился, то только в том, что мальчики больше не играли в его жизни никакой роли. Теперь он приударял за девицами, но почему-то у него ничего не получалось. То ли он был слишком робок, то ли слишком дерзок. А может, они чувствовали, что с ним что-то не так, и до серьезного дело не доходило. А он бегал за ними, широко распахнув свои добродушные голубые тюленьи глаза, ходил на танцульки, старался вовсю, покупал для них на свои гроши две-три кружки пива, а они его бросали. Исчезали в темноте или в открытую уходили с другими кавалерами, и Брун оставался в дураках.

Может быть, именно потому он так обрадовался возвращению Куфальта. Такой шикарный парень, так одет, с ним должно все получиться. Девчонки всегда ходят парами. Вот и хорошо, Куфальт возьмет ту, что посимпатичней, ведь та, что покрасивей, обычно ходит с некрасивой, но ведь и у некрасивой есть все, что нужно Эмилю Бруну.

Стоя перед зеркалом, он возился с белым воротничком — в здешних местах его называют крахмальником, — возился, рассказывая, какие симпатичные девочки придут сегодня на танцы в Рендсбургский трактир. Он так надеялся на Куфальта, не подозревая, что у того дела с девицами обстояли ничуть не лучше.

— Только чтобы было не очень дорого, — сказал Куфальт.

— Дорого? — переспросил Эмиль. — Я беру одну кружку пива на весь вечер. Ну конечно, если девочек нужно вначале напоить…

— Это исключено, — произнес Куфальт.

— Еще лучше, — согласился Эмиль. — Я ведь всегда говорил, что с тобой не пропадешь.

— Сколько ты заработал на прошлой неделе? — спросил Куфальт.

— Двадцать одну марку шестьдесят, — ответил Брун. — Эти бандиты каждый раз вычитают у меня все больше, знают, что могут со мной делать что захотят. Недавно рассказали мастеру, что я грабитель и убийца. Теперь тому достаточно открыть рот и шепнуть об этом коллегам, чтобы меня выставили. Ведь если они узнают, то работать с такими, как я, не будут.

Брун стоит перед зеркалом, воротничок и галстук сидят как надо. Он смотрит на Куфальта.

Куфальт — на Эмиля Бруна.

И чувствует прилив нежности. Безвозвратно ушло время, когда они слали друг другу через кальфактора записки, когда в душевой становились под один душ, когда любили друг друга.

И вот они снова рядом. Они разглядывают друг друга. Жизнь не стояла на месте, многое изменилось, в первую голову изменились они сами. Но жив еще дух тех лет, живы еще в памяти прикосновения, жгучие желания, пусть даже и не частые.