Жак Шардон - Эпиталама

— Что касается чувственной любви, то это, может быть, действительно так, — сказал Альбер.

— А другой и не существует, дружище. Нет такой любви, которая не основывалась бы на чувственности. Да, я знаю: восхищение, нежность, родство душ и прочее, из чего сооружают любовь. Но только ведь это любовь холодных сердец.

— Это пока не доказано.

— Да брось ты, — сказал Кастанье, улыбаясь, — ты же в этом ничего не понимаешь. У тебя нет никакого темперамента. Разве не так? Ты просто кусок льда.

— Действительно, требовательная любовница меня бы привела в ужас.

Альбер встал и дотронулся до плеча Кастанье.

— Я был рад повидать тебя, — сказал он, улыбаясь… — Меня давно восхищают и твое независимое мышление, и присущий тебе трезвый взгляд на свои собственные чувства. Ты создан не для того, чтобы любить. Ты слишком умен для этого.

— Заблуждаешься, — сказал Кастанье, хмуря брови, чтобы скрыть удовлетворенную улыбку, которая, как он почувствовал, заискрилась в его глазах.

А Альбер продолжал:

— Иногда я говорил о твоей страсти с Катрфажем, хотя он вовсе не является моим другом; но ведь с тобой приходилось пользоваться другим языком. Тебя щадили, как тяжелобольного. Это было мучительно.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Кастанье.

— Я говорю о том, что тебе уже стало известно и что мы все знали уже давно. Ты любил женщину, которая этого не заслуживала. Однажды я ее встретил… Ты тогда считал, что она возвращается из Экса. Так вот! Мы ехали с ней в одном поезде; она села в Ангулеме.

— В Ангулеме… — тихо произнес Кастанье.

Стиснув зубы и задумчиво глядя в окно, он держался пальцами за край стола, пытаясь молча преодолеть свою боль.

Он повторил:

— В Ангулеме…

Потом сказал:

— Нет. Она была искренней женщиной. Она мне никогда не изменяла. Я это знаю. У тебя о ней превратное представление. Она такая прямодушная, чистосердечная… Она не умела лгать. Потому-то она меня и оставила. Она встретила мужчину, смутившего ее покой. Она решила, что погибла, не захотела лгать и тут же ушла. Она была слишком свободна. Выходила одна, без меня; у нее не было домашнего очага. А женщин нельзя оставлять свободными. Понимаешь, надо жениться на женщине, которую любишь, и беречь ее! Беречь от всех прохожих, от всех друзей, от чужих глаз.

— Она еще может вернуться, — сказал Альбер, пытаясь смягчить удар, который он нанес другу и который, казалось, оставил на его лице отметину. — Она просто испугалась. Когда она узнает, что ты ее простил, она вернется: вы все забудете.

— Я не думаю, что она вернется, — сказал Кастанье.

— А ты знаешь, где она сейчас?

— Нет, — ответил Кастанье, притихший и рассеянный.

По той причине, что младшей дочери Эриаров было столько же лет, сколько и Мерседес, и что бал начинался с концерта, госпожа Катрфаж позволила своей дочери пойти на этот вечер. Хотя Одетта была на девять лет старше сестры, это был ее первый выход в свет.

Концерт закончился, и из большого зала быстро выносили стулья, а гости в ожидании танцев разошлись по гостиным. Некоторые из них разместились около буфета. За закрытыми дверями слышались звуки вальса.

Одетта держалась в стороне от всех, около пальмы, издали восхищаясь облаченной в бархатное платье госпожой Катрфаж и Мерседес с ее великолепными распущенными по плечам светлыми волосами. Мерседес в радостном возбуждении порхала от одной группы гостей к другой. Одетта видела, что ее младшая сестра опьянена этим праздником, в то время как сама она воспринимала его спокойно, потому что попала туда слишком поздно; особенно она стеснялась своего высокого роста и того, что не была уверена, удачно ли скроено платье. Вдруг она заметила Альбера.

Он пробирался сквозь толпу, ориентируясь на эгретку госпожи Селерье, и случайно наткнулся на какого-то чернобородого старика, которого он принял за Росни и протянул ему руку. Когда Альбер понял, что обознался, и собирался уже было извиниться, старик, сочтя, что они знакомы, спросил у него:

— Кто этот господин, вон тот, что сейчас разговаривает возле буфета с Кавальери?

— Это Ле Варле, начальник департамента в министерстве иностранных дел, — ответил Альбер и растерянно улыбнулся Одетте.

— А! — выговорил старик, широко раскрыв рот. — Ле Варле… А я подумал, что это Анатоль Франс. Говорят, он здесь. Видите ли, я у Эриаров впервые. Мне нравятся такие гостиные, где можно встретить людей разных сословий.

Альбер отступил перед дамой, которая испуганно подбирала свой кружевной шлейф, опасаясь за его сохранность, затем подошел к Одетте.

— Ну вот! — сказал он, задерживая в своей руке немного широковатую ладонь Одетты. — Это ваш первый выход…

— Я смотрела на Мерседес, — сказала Одетта. — Она сегодня прекрасна.

— Как? Эта малышка здесь?

Несмотря на высокий рост, Одетта по сохранившейся с детства привычке держалась очень прямо, что всегда воспринимается как признак строгого воспитания.

Альбер бросил взгляд на плечи Одетты.

— Это вы сегодня прекрасны.

— Не смотрите на мое платье, оно мне очень не идет. А я думала, вы больше не бываете в свете.

— Мне любопытно было в начале нового сезона вновь встретить здесь кое-кого из парижан. Красивый вальс. Может быть, я еще не разучился танцевать. Потанцуем?

— Нет, — сказала она быстро, — я не танцую.

— Тогда давайте отойдем от этой двери. Тут мы мешаем, да и стоять здесь не очень-то удобно. Возле буфета места побольше.

— Вы не видели моего брата? — спросила Одетта. — Я подозреваю, что он скрывается в той комнате, где играют в карты.

— Я только что видел вашего отца, он играет с таким важным видом. Я удивляюсь, как можно так всерьез увлекаться игрой. Как только я начинаю прикидывать, с какой карты пойти, меня охватывает нетерпение и становится как-то не по себе. Я сразу же вспоминаю о всех важных делах, которыми я должен заняться… А вот когда я разговариваю с вами в этой толчее о пустяках — это вальс Гроза, — мне совершенно не жаль времени. Я гляжу на вас без всяких угрызений совести. Вы, кажется, совсем меня не слушаете, — сказал он, глядя прямо в глаза Одетте, которые при электрическом свете стали темно-голубыми.

— Я вас очень внимательно слушаю, — ответила Одетта. — Вы не любите карты. Но я хотела вам сказать, что этой зимой мы организуем у себя теннис.

— Вы хотите играть в теннис зимой?

— Эта идея пришла в голову Мерседес. Вместе с Рокберами получается пять игроков.

К Альберу подошла госпожа Катрфаж, держа в обеих руках веер из перьев так, словно собиралась угрожать им своему собеседнику.

— Вы не танцуете, Альбер!

— Я никак не могу убедить его играть в теннис, — сказала Одетта.

— Ну что вы! Альбер! — воскликнула госпожа Катрфаж, не глядя на дочь. — Ведь вы будете приходить к нам иногда?