Карлос Фуэнтес - Смерть Артемио Круса

И Ты сделаешь все это, ибо Ты мыслишь, ибо нервный импульс посылает ток крови в твой мозг, в эту странную плотную сеть с несметным числом ячеек, способную воспринимать информацию и посылать ее обратно. Ты выживешь не из-за своей силы, а по неведомой прихоти природы: в условиях страшного холода выживут только те организмы, которые смогут сохранять постоянную температуру тела независимо от влияния среды; те, у кого разовьется мозг и кто сумеет оберегать себя от опасности находить пищу, соразмерять свои движения и плавать в океане, ограниченном берегами и кишащем всякого рода живыми существами. Много их, не выживших и погибших, останется на дне морском — твои собратья, миллионы твоих собратьев таки не вынырнут на поверхность со своими пятью звездчатыми щупальцами, со своими пятью пальцами, хватающимися за берег, за твердую землю, за острова утренней зари. Ты выживешь — амеба, рептилия, птица. Ты будешь карабкаться по деревьям, сохраняя постоянную температуру тела, и будешь развиваться дальше — со своими дифференцированными мозговыми клетками, со своими непроизвольными жизненными функциями, со своими изначальными элементами: водородом, сахаром, кальцием, водой, кислородом. Ты научишься мыслить свободно и независимо от неуемных желаний и жизненных потребностей. Ты претерпишь процесс дальнейшей эволюции и станешь — со всеми своими десятью миллиардами мозговых клеток, с целой электрической батареей в голове, чуткой и переменчивой, — что-то искать, удовлетворять свое любопытство, ставить перед собой задачи, разрешать их с наименьшей затратой сил, избегать трудностей, предугадывать, изучать, забывать, вспоминать, сопоставлять идеи, признавать определенные формы, определять то, что остается за пределами необходимости, пресекать свои сексуальные желания и влечения, искать благоприятные для себя условия, предъявлять к реальности минимальные требования, втайне желая для себя максимальных благ и стараясь избежать при этом досадной трепки нервов:

Ты приучишь себя приноравливаться к общепринятым канонам жизни, к требованиям общества.

Ты будешь желать, чтобы желаемое и желанное стали для тебя одним и тем же; мечтать о немедленном достижении дели, о полном совпадении желаемого и желанного;

Ты признаешь самого себя;

Ты признаешь других и захочешь, чтобы они признавали тебя, постигнешь, что каждый человек — твой потенциальный недруг, ибо каждый — препятствие на пути твоих желаний;

Ты будешь выбирать, чтобы выжить, Ты будешь выбирать и выберешь среди бесконечных зеркал одно-единственное, одно зеркало, которое раз и навсегда отобразит тебя и накинет черную тень на другие зеркала, и Ты отбросишь, даже не взглянув, эти другие бесконечные пути, открытые перед тобой;

Ты решишь и выберешь один путь, жертвуя остальными; Ты жертвуешь собой при выборе и больше никогда не сможешь стать ни одним из тех, кем бы Ты мог быть; захочешь, чтобы другие люди — другой человек — прожили за тебя другую жизнь, нету, что ты искалечил, выбрав: выбрав или допустив, чтобы не твое желание, означающее твою свободу, повело тебя, а твой расчет, твой страх, твоя ложная гордость;

Ты испугаешься любви в тот день,

Но ты сможешь возместить утрату: будешь лежать с закрытыми глазами и не перестанешь видеть, не перестанешь желать, потому что только так желанное станет твоим.

Воспоминание — это исполненное желание… …теперь, когда твоя жизнь и твоя судьба — одно и то же.

Онвзял спичку, чиркнул ею о шершавую поверхность коробка, посмотрел на пламя и поднес его к кончику сигареты. Закрыл глаза. Затянулся дымом. Откинулся на спинку бархатного кресла, вытянув ноги; взъерошил свободной рукой бархат и вдохнул аромат хризантем, стоявших на столе в хрустальной вазе за его спиной. Прислушался к неторопливой мелодии, лившейся из патефона, — тоже за спиной.

— Я уже почти готова.

Он нащупал свободной рукою открытый альбом с пластинками, лежавший на маленьком ореховом столике, справа от него. Взглянул на картонный переплет, прочитал надпись «Deutsche Grammophon-Gesellschaft» [62] «Немецкая граммофонная компания» (нем.). и снова прислушался: торжественно зазвучала виолончель — все отчетливее, все мощнее; ее голос почти заглушил стенание скрипок, которые совсем стушевались. Он перестал слушать. Поправил галстук и несколько секунд поглаживал шероховатый шелк, чуть скрипевший под пальцами.

— Тебе приготовить что-нибудь?

Он подошел к низкому столику на колесах, где стояло множество бутылок и бокалов, взял бутылку шотландского виски и бокал Из толстого богемского стекла, налил четверть бокала виски, бросил кусочек льда и добавил воды.

— То же, что себе.

Он повторил ту же операцию и, взяв в руки два бокала, чокнул Один о другой, взболтал содержимое и подошел к двери спальни.

— Одну минуту.

— Ты поставила это для меня?

— Да. Ты помнишь?

— Да.

— Прости, что я так долго.

Он опять сел в кресло. Снова взял альбом и положил себе на колени. «Werke von Georg Friedrich Handel». [63] «Сочинения Георга Фридриха Генделя» (нем.). Тогда они слушали концерт Генделя в сильно натопленном зале. Случайно их места оказались рядом, и она услышала, как Он жаловался — по-испански — своему приятелю на то, что в зале слишком жарко. Он попросил у нее — по-английски — программку, а она улыбнулась и ответила по-испански: «С удовольствием». Оба улыбнулись. «Concerti Grossi, opus 6».

Они условились встретиться в следующем месяце, когда оба опять вернутся в этот город — в кафе на Рю Комартэн, возле бульвара Капуцинов. Он затем посетил это кафе через несколько лет, но уже без нее и без всякой уверенности, что это именно оно. А ему так хотелось снова выпить того же самого ликера, снова увидеть то кафе — в красно-коричневых тонах, с римскими креслами и длинной стойкой из красноватого дерева; не совсем открытое, но просторное, без дверей. Они выпили мятного ликера с водой. Он заказал еще. Она сказала, что сентябрь — лучший месяц, особенно конец сентября и начало октября. Бабье лето. Возвращение из отпуска. Он расплатился. Она взяла его под руку, смеясь, часто дыша. Они прошли через дворики Пале Рояля, бродили по галереям, наступая на первые мертвые листья, вспугивая голубей. А потом зашли в ресторан с маленькими столиками, бархатными креслицами и зеркальными разрисованными стенами — древняя роспись, старинная глазурь с золотом, синью и сепией…

— Я готова.

Он посмотрел через плечо — она выходила из спальни, вдевая серьги в уши, поправляя рукой гладкие волосы темно-медового цвета. Он протянул ей приготовленный виски, она сделала маленький глоток, поморщилась и села в красное кресло, закинув ногу на ногу и подняв бокал до уровня глаз. Он сделал то же самое и улыбнулся ей; она смахнула пылинку с отворота своего черного платья. Клавесин, сопровождаемый скрипками, вел основной мотив в музыкальном «спуске»: Он воспринимал это именно как спуск с высоты, а не как движение вперед — легкий, неуловимый спуск, который, закончившись на земле, превращался в ликование контрапунктов, басистого и визгливого пения скрипок. Клавесин как бы служил лишь крыльями, чтобы спуститься на землю. Теперь, на земле, музыка танцевала. Они смотрела друг на друга.