Андре Моруа - Семейный круг

— Послушайте, мадемуазель, — сказала она, — отнесите это письмо к доктору Герену, на улицу Сент-Этьен, и подождите ответа… Не обращайте внимания, если лакей скажет, что доктора нет дома; он в это время всегда принимает больных… Если он к вам выйдет сам, пусть Дениза ему скажет, что мама очень больна и что он непременно должен приехать лечить ее… Поняла, мое сокровище?

Она привлекла к себе дочь и нежно ее поцеловала. Мадемуазель Пероля молча взяла конверт. Девочка, стоя рядом с ней, поглаживала свой меховой воротник; она знала, что воспитательница презирает ее маму, и это было ей тяжело. Внизу Эжени, провожая их до двери, буркнула.

— Только этого недоставало… Пользоваться в таких делах ребенком!

Мадемуазель вздохнула и повела Денизу к доктору. Улицы городка, полные бедного, шумного люда в часы, когда начинается и кончается работа на фабриках, в остальное время бывали пустынны. Стремительные ручейки, окрашенные в синий, желтый, красный цвет, несли к реке сточные воды красилен. Дениза, склонив головку и запрятав руки в муфту, шагала по широким каменным плитам тротуара и старалась не наступать на полоски цемента, отделявшие одну плиту от другой. Если ей удастся пройти весь путь, ни разу не наступив на полоску, доктор откажется прийти. Ей так хотелось, чтобы он отказался! Она считала, что мать заслуживает наказания. Нет, мама не стала святой в силу раскаяния, она — великая грешница, какими были язычницы. Дениза думала о докторе Герене со смешанным чувством восхищения и зависти: ведь он держит в своих руках судьбу этой грозной женщины, перед которой папа трепещет, словно ребенок! Она представляла себе, как доктор, сильный, злой, непреклонный, рвет у себя в кабинете на клочки письмо госпожи Эрпен, и при этом она чувствовала на груди его горячее дыхание и прикосновение волосатых ушей. Мадемуазель обогнал какой-то мужчина; он шел очень быстро, прижав локти к туловищу; то был господин Лесаж-Майль, фабрикант, отошедший от дел. С тех пор как он перестал работать, он целыми днями бегал по городу с тросточкой в руке, с цветком в петлице. И весь Пон-де-Лэр недоумевал: куда это он так спешит?

Парадное у доктора отворил слуга в белом переднике и черно-желтой жилетке.

— На прием? — спросил он.

— Нет, — ответила мадемуазель, — у нас спешное письмо к доктору. Мы подождем ответа.

— Присядьте на минутку, — ответил слуга. — Я передам письмо со следующим пациентом.

В прихожей пахло аптекой. У зеленоватого стенного ковра стояла широкая скамейка, мадемуазель посадила на нее Денизу.

— Может быть, вы пройдете в приемную? — предложил слуга.

Мадемуазель отказалась:

— Нет, нет.

Ей было неловко. Дениза через приотворенную дверь рассматривала белую комнату, где блестели какие-то аппараты и склянки. Вдруг распахнулась обитая кожей дверь и появился доктор. В руках он держал письмо госпожи Эрпен; он, видимо, торопился.

— Это вы, мадемуазель?.. — проговорил он. — Передайте госпоже Эрпен: раз она считает, что я могу быть полезен, я приду…

— Хорошо, доктор, — ответила мадемуазель Пероля. — А как сказать мадам — когда вы…

— Минутку… (Он вынул из кармана записную книжку.) Сегодня, в шесть часов. Скажите лучше — в половине седьмого, чтобы она не волновалась… Что ж это, — обратился он к Денизе, — мамочка заболела? А ты как? Все так же хорошо играешь на рояле?

Он взял ее за подбородок. Его грубоватые жесты пугали детей. Дениза опустила голову и промолчала.

На другой день госпожа Эрпен уже могла встать, а два дня спустя порадовала домашних, появившись в столовой к завтраку в простом белом платье. Господин Эрпен в волнении встал из-за стола, подвел ее под руку к стулу и велел Эжени подать бутылку шампанского. Бутылка, почти нетронутая, была выпита в тот же вечер на кухне Куртегезом, который по такому случаю спел громче обычного.

После этого эпизода Дениза окончательно вышла из повиновения.

— Ничего не понимаю, — удивлялась мадемуазель. — Я еще не встречала такой умной девочки. Я люблю ее всем сердцем, знаю, что и она меня любит и вовсе не хочет меня огорчать. И все-таки ничего не могу от нее добиться. Это какая-то ненормальность.

Будь мадемуазель Пероля наблюдательнее, она заметила бы, что все предосудительные поступки Денизы делались с расчетом рассердить или возмутить мать. Госпожа Эрпен, всегда подтянутая, элегантная, требовала от девочек безупречной опрятности. Дениза считала делом чести ходить замарашкой. Однажды мадемуазель Пероля застала ее за тем, что она пачкала угольной пылью свои белые башмачки. Воспитательница расплакалась и заявила, что больше не в силах заниматься такой злой девочкой. Когда для Денизы настало время первого причастия, родители долго обсуждали, как с нею поступить, и в конце концов решили, что на будущий год поместят ее в пансион Св. Иоанна.

Монастырь Св. Иоанна, занимавший несколько старинных зданий, уступами спускающихся к реке между Лувье и Пон-де-Лэром, представлял собою католическое учебное заведение, которому местная промышленная аристократия уже целое столетие доверяла воспитание своих дочерей. Монахини покинули его в 1905 году, [15] Монахини покинули его в 1905 году… — в связи с принятием закона об отделении церкви от государства. и их заменили сестры-мирянки. Начальница, мадемуазель д’Обрэ, высокая и полная, носила черное шелковое платье и всегда держала белые пухлые руки скрещенными на животе. Когда она шла по двору или входила в класс, глаза ее бывали опущены, но из окон своего флигелька, стоявшего у входа в монастырский двор, она следила за воспитанницами проницательным, умным взглядом. Эта женщина, никогда не выходившая за стены монастыря, отлично знала историю и все тонкости иерархического положения каждой семьи. Она понимала, что Элен и Франсуаза Паскаль-Буше, миловидные белокурые девочки с ясным выражением лица, принадлежат к тому миру, в который никогда не проникнуть Денизе Эрпен — девочке с суховатыми, малопривлекательными чертами, которую привезла в монастырь чересчур нарядная мать. Но настоятельница старалась восстановить среди воспитанниц то равенство перед Богом, которое отвергалось их тщеславными родителями.

Каждое утро, без пяти восемь, ученицы должны были собираться на дворе, выстраиваться в шеренги и стоять не шевелясь. Все были с длинными косами, спускавшимися на спину. Ровно в восемь, при первом ударе часов, настоятельница выходила из своего домика, направлялась вдоль рядов и выбирала какую-нибудь девочку, взяв ее за руку. То бывала воспитанница, либо отличившаяся в учении или набожности, либо такая, которую она хотела, по причинам ей одной известным, возвысить или реабилитировать в глазах подруг. Затем она направлялась к часовне, по-прежнему держа избранницу за руку, а остальные следовали за ними попарно. Этот ритуал не был лишен величия, а благодаря томительному ожиданию, которое ему предшествовало, он производил на девочек особенно внушительное впечатление. В первый год своего пребывания в монастыре Дениза была одной из тех, которые чаще всего удостаивались этой чести.