Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Несколько дней спустя Карлос и Эга, вдвоем, заговорили о предстоящих жарких месяцах, и Карлос восторженно упомянул Оливаес, похвалил вкус Крафта, тишину и покой, вид на Тежо… Подумать только: за пригоршню фунтов приобрести поистине райский уголок…

Был вечер, и друзья по-домашнему расположились в спальне Карлоса. Эга расхаживал взад-вперед, держа руки в карманах robe-de-chambre, но тут, уставший от похвал Карлоса, расточаемых дому Крафта, он нетерпеливо пожал плечами и воскликнул:

— Все эти представления о рае достойны какого-нибудь обойщика с Высокой улицы! Нечего сказать, природа — грядки с галисийской капустой… А роскошное убранство! В кабинете — старый, вываренный в трех щелоках кретон; спальня мрачная, словно часовня; гостиная — подобие мебельного склада: в ней и беседовать-то не хочется. Ну разве голландский шкаф да два-три блюда, а все остальное — ископаемый мусор! Боже, как я ненавижу этот хлам!

Карлос из глубины кресла отозвался спокойно и словно размышляя:

— Да, ты прав, кретон никуда не годится… Но я велю там кое-что обновить и сделать более пригодным для жилья.

Эга замер посреди комнаты и уставил свой блестящий монокль на Карлоса.

— Для жилья? Ты собираешься приглашать туда гостей?

— Я собираюсь сдавать дом.

— Сдавать? Кому?

Карлос не ответил и продолжал молча курить, глядя в потолок; Эга рассвирепел. Шутливо склонившись перед Карлосом почти до земли, он саркастически произнес:

— Прошу прощения. Мой вопрос был слишком груб. Я с налету пожелал взломать запертый ящик… А в подобных делах всегда имеется тайна, связанная с деликатными обстоятельствами, коих нельзя касаться даже крылом воображения… Ах я грубиян!.. Черт побери! Ну просто скотина!

Карлос продолжал молчать. Он понимал, отчего так злится Эга, и сам страдал от своей вынужденной сдержанности. Однако какой-то целомудренный стыд не позволял ему произнести вслух даже имя Марии Эдуарды. Обо всех своих прежних любовных историях он рассказывал Эге, и эти исповеди доставляли Карлосу, пожалуй, больше удовольствия, нежели сами приключения. Но сейчас это не было «приключением». К его любви примешивалось какое-то религиозное чувство; и, как всем истинно верующим, ему претило разглагольствовать о своей вере… И все же Карлос с трудом удерживался от искушения говорить с Эгой о ней; оживить перед собственным взором, очертив и выразив словами, божественно-невнятное чувство, переполнявшее его сердце. И кроме того, разве не узнает Эга рано или поздно обо всем из чьих-нибудь чужих болтливых уст? Лучше он сам расскажет ему, по-братски откровенно. Но он все еще колебался и снова закурил. Эга между тем взял свечу и стал зажигать ее от канделябра; видно было, что он обиделся всерьез.

— Ну, не сердись, не уходи, садись-ка поближе, — сказал Карлос.

И сбивчиво, припоминая разные мелкие, но дорогие ему подробности, Карлос поведал Эге все, с самого начала, с их первой встречи у входа в отель «Центральный» в тот день, когда Эга устроил там ужин в честь Коэна.

Эга слушал его, не произнося ни слова. Он предполагал, что речь пойдет об одном из тех обычных кратковременных романов, которые родятся и умирают между поцелуем и зевком; но, едва Карлос заговорил о своей любви, Эга понял по звуку его голоса, тону, словам, как велика эта любовь, как она бездонна, всесильна и вечна; он понял, что, на счастье или горе Карлоса, она отныне неотделима от его жизни. Эга рисовал себе эту выросшую в Париже бразильянку, красивую и легкомысленную, которая в отсутствие мужа встречает прекрасного юношу и, полюбив его, просто и радостно покоряется уготованному ей уделу; любовь превращает ее в натуру сильную, страстную, способную на жертвы, на героические поступки. Как всегда, перед столь возвышенными чувствами Эга терялся, ему не хватало слов; и, когда Карлос замолчал, Эга только и смог произнести:

— Ты решил с ней бежать?

— Бежать? Нет. Жить с ней далеко отсюда — это я решил окончательно и бесповоротно.

Эга с минуту взирал на Карлоса, как на чудо, потом прошептал:

— Вот это да!

А как им еще поступить? Через три месяца Кастро Гомес вернется из Бразилии. Ни Карлос, ни она никогда не смогли бы смириться с постыдным и ужасным положением, когда жена принадлежит и любовнику и мужу — в разные часы… Для них есть лишь один достойный выход — бегство.

Эга, помолчав, задумчиво сказал:

— Мужу, однако, невесело будет потерять разом и жену, и дочку, и собачку…

Карлос встал и прошелся по комнате. Да, об этом он тоже думал… Но он не испытывает угрызений совести, и не только потому, что ослепление страстью заставляет его забыть о них… Он не был близко знаком с Кастро Гомесом, но смог составить о нем представление, разгадать его натуру, сопоставив то, что он слышал о нем от Дамазо, с тем, что ему говорила мисс Сара. Кастро Гомес отнюдь не из верных супругов: он — денди, волокита, gommeux [105] Хлыщ (фр.). , любитель спорта и кокоток… Он женился на красивой женщине, но, едва его страсть к ней прошла, он вернулся к холостяцким привычкам завсегдатая клуба и кулис. Достаточно взглянуть на него, на его платье и манеры, чтобы понять всю пошлость этого субъекта…

— Как он выглядит? — спросил Эга.

— Смуглый бразилец, стройный… Un rastaquouere [106] Иностранец, живущий на широкую ногу (фp.). , из тех, что сидят в Кафе де ля Пэ… Возможно, его тщеславие будет уязвлено случившимся… Но его сердце легко найдет себе утешение в Фоли-Бержер.

Эга ничего не сказал. Но подумал, что завсегдатай клуба, способный утешиться в Фоли-Бержер, может не слишком дорожить женой, однако может нежно любить дочку… Но тут он вспомнил о старом Афонсо и спросил:

— А твой дед?

Карлос пожал плечами.

— Деду придется немного пострадать ради моего счастья. Ведь не могу же я быть несчастлив всю жизнь во имя того, чтобы избавить деда от неприятности… Так уж устроен мир, Эга… И здесь я не способен на жертвы.

Эга медленно потер руки, уставившись в пол, и повторил снова ту же фразу — единственную, с помощью которой его рассудок смог определить все происшедшее:

— Вот это да!

Карлос, который всегда завтракал рано, уже надел шляпу, чтобы ехать из дому, но тут Батиста пришел сказать ему, что сеньор Эга просит его подождать минутку для важного разговора. Сеньор Эга кончает бриться.

Карлос подумал, что речь наверняка пойдет о Ракели Коэн. Вторую неделю она в Лиссабоне, но Эга с ней не виделся и говорит о ней неохотно. Однако от Карлоса не укрылось, что Эга неспокоен и удручен. Каждое утро, получая почту, Эга не мог скрыть своего разочарования при виде газеты в бандерольке или писем из Селорико. По вечерам он наведывался в два-три театра, почти пустующие в начале лета, а по возвращении в «Букетик» вновь с безутешным видом выслушивал уверения слуг, что никаких писем для него не было. Эга явно не мог смириться с потерей Ракели и жаждал встретиться с ней; его грызла обида: ведь она до сих пор никак не дала ему понять, что творится в ее сердце, и даже не выразила сожаления об утрате былого счастья… Накануне Эга явился к ужину в неслыханном волнении: он столкнулся с Коэном на Золотой улице и «эта каналья Коэн», так, по крайней мере, утверждал Эга, смерил его наглым взглядом и погрозил тростью; Эга клялся, что, если когда-нибудь «эта каналья» посмеет еще раз так на него посмотреть, он просто разорвет его на куски при всем честном народе на одном из перекрестков Байши.