Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Глаза его подернулись влагой, и он одним духом осушил рюмку коньяку.

Эга, выпив кофе, вернулся в кабинет, где запах ладана навевал печаль часовни. Дон Диого спал, прикорнув на софе; Секейра тоже задремал, уткнувшись налитым кровью лицом в скрещенные руки. Эга осторожно разбудил обоих. Два старых друга, обняв на прощанье Карлоса, уехали в одном экипаже, закурив сигары. Остальные тоже стали подходить к Карлосу, обнимали его и надевали пальто. Последним ушел Аленкар, в патио он под наплывом чувств расцеловал Эгу и еще раз оплакал прошлое и старых товарищей:

— Теперь у меня остались только вы, мальчики, мои молодые друзья! Не бросайте меня! Не то, черт побери, мне придется навещать одни могилы… Прощай, иди в дом, а то схватишь простуду!

Похороны были на следующий день, в час. Эга, маркиз, Крафт, Секейра несли гроб до дверей, за ними шли все прибывшие на похороны друзья дома; особенно был заметен граф Гувариньо, торжественно-важный, украшенный орденом Христа. Граф Стейнброкен, сопровождаемый секретарем, нес в руке букет фиалок. На узкой улице экипажи вытянулись в длинную вереницу, они заполняли также соседние улицы и переулки; изо всех окон высовывались обитатели квартала; полицейские кричали на кучеров. Наконец катафалк, очень простой, тронулся в сопровождении двух фамильных карет, пустых, с фонарями, окутанными длинным черным крепом. Следом двинулись один за другим наемные экипажи с провожающими, которые поспешно застегивали фраки и опускали стекла, спасаясь от холода пасмурного дня. Дарк и Варгас ехали в одном экипаже; рядом с каретой графа Гувариньо прогарцевал фельдъегерь на белой кляче. И ворота «Букетика» закрылись на долгий траур.

Когда Эга вернулся с кладбища, Карлос в своем кабинете разбирал бумаги, а Батиста, стоя на коленях, озабоченно закрывал на ковре кожаный чемодан. Эга, бледный и продрогший, никак не мог согреться; тогда Карлос задвинул ящик стола, набитый бумагами, и предложил пойти в курительную, где топился камин.

Едва они вошли туда, Карлос задернул портьеру и взглянул на Эгу:

— Ты не откажешься поговорить с ней?

— Нет. О чем?.. Что ей сказать?

— Все.

Эга подкатил кресло поближе к огню, пошевелил головешки. Карлос опустился в кресло рядом и медленно продолжал, глядя на огонь:

— И ей надо уехать, немедленно уехать в Париж… В Лиссабоне ей оставаться нельзя… Пока ей не выплачено все, что ей принадлежит, она будет получать ежемесячно большую сумму… Скоро придет Виласа, и мы с ним все обсудим… А завтра ты снесешь ей пятьсот фунтов на отъезд.

— Может, денежные дела лучше поручить Виласе?.. — предложил Эга.

— Нет, ради бога! Для чего заставлять несчастную женщину краснеть перед ним?..

Оба помолчали, глядя на пляшущее яркое пламя.

— Я взваливаю на тебя тяжелую ношу, бедный мой Эга?..

— Ах, мои чувства уже притупились… Стиснем зубы, переживем и этот недобрый час, потом, быть может, отдохнем. Когда ты вернешься из Санта-Олавии?

Карлос не знал. Он надеется, что Эга, выполнив свою миссию на улице Святого Франциска, приедет поскучать с ним несколько дней в Санта-Олавии. Потом Карлос перевезет туда тело дедушки…

— А потом отправлюсь путешествовать… Поеду в Америку и Японию, посвящу свою жизнь так называемым «развлечениям» — это хоть и глупая, но все же деятельность…

И, пожав плечами, Карлос медленно подошел к окну, где умирал бледный луч солнца; к вечеру погода прояснилась. Затем обернулся к Эге, продолжавшему мешать угли:

— Я, разумеется, не смею просить тебя поехать со мной, Эга… Мне бы очень этого хотелось, но я не смею!

Эга не спеша положил щипцы, встал и растроганно открыл другу объятия.

— А ты смей, какого черта… Почему бы нет?

— Так едем!

Вся измученная душа Карлоса излилась в этом возгласе! И когда он обнял Эгу, глаза его были влажны от слез.

Эга принялся размышлять. Прежде чем ехать в Санта-Олавию, ему необходимо совершить паломничество в Селорико. Восток стоит дорого. Значит, необходимо выцарапать у матушки несколько аккредитивов… Карлос начал говорить, что у него «хватит на все для двоих», но Эга прервал его:

— Нет, нет! Моя мать богата. Путешествие в Америку и Японию — это продолжение образования. И мамочка обязана помочь мне завершить образование. А вот один из твоих кожаных чемоданов я охотно возьму…

Вечером Карлос и Эга в сопровождении Виласы приехали на вокзал Санта-Аполония, когда поезд уже вот-вот должен был отойти. Карлос едва успел прыгнуть на ступеньку зарезервированного для него купе, меж тем как Батиста с дорожными пледами отчаянно проталкивался в другой вагон под протестующие крики набившихся туда пассажиров. Поезд тронулся. Карлос высунулся из вагона и крикнул Эге: «Завтра сообщи телеграммой, как пройдет твой визит!»

Возвращаясь в «Букетик» с Виласой, который намеревался в тот же вечер разобрать и опечатать бумаги Афонсо да Майа, Эга спросил управляющего про пятьсот фунтов, которые он на следующее утро должен передать Марии Эдуарде. Да, Виласа получил такое распоряжение от Карлоса. Но, честно говоря, не кажется ли Эге чрезмерной такая сумма на одну дорогу? Кроме того, Карлос говорил о назначении этой даме ежемесячного содержания в четыре тысячи франков, то есть в сто шестьдесят фунтов! И это слишком много! Для женщины, простой женщины…

Эга напомнил, что эта простая женщина имеет право на гораздо большее…

— Да, да, — проворчал поверенный. — Но вопрос о законности ее прав еще нужно хорошенько изучить. Не будем пока говорить об этом. Мне этот разговор неприятен.

Потом Эга полюбопытствовал, какое наследство осталось после Афонсо да Майа, и Виласа охотно рассказал. Состояние Майа, безусловно, одно из самых крупных в Португалии. Даже часть, перешедшая к ним от Себастиана да Майа, дает добрых пятнадцать конто ренты. Имения в Алентежо после работ, произведенных там Виласой-отцом, стоят теперь в три раза дороже; Санта-Олавия, правда, — одни издержки. Но зато земли неподалеку от Ламего — целое графство!

— Денег много! — воскликнул он с удовлетворением, хлопая Эгу по колену. — А это, друг мой, что бы там ни говорили, всегда хорошее утешение от всех бед.

— По крайней мере от многих бед.

Вернувшись в «Букетик», Эга почувствовал глубокую печаль при мысли, что веселый и гостеприимный очаг, который пылал здесь, потух навсегда. В прихожей шаги его прозвучали гулко, словно дом уже был необитаем. В воздухе еще плавал еле уловимый запах ладана и карболовой кислоты. Коридор был тускло освещен одной-единственной лампой.

— Тут уже бродит дух разрушения, Виласа.

— Несмотря на дух, здесь пока еще довольно уютно! — возразил управляющий, окидывая взглядом обивку, ковры и диваны и растирая руки, окоченевшие на вечернем холоде.