Жозе Эса де Кейрош - Мандарин

Очень возможно, что это был именно тот мандарин, очень! Но сейчас меня совсем не прельщала мысль отправиться на розыски этого мандарина и его семейства по однообразным и безрадостно пустынным окраинам Китая!.. К тому же, с тех пор как я приехал в Пекин, меня ни разу не посещало видение Ти Шинфу с его бумажным змеем. Совесть моя спала подобно голубке. По всей видимости, мое волевое усилие, направленное на отказ от удовольствий, которым я предавался на бульварах Лиссабона и улице Лорето, было зачтено мне вечной справедливостью во искупление грехов, а то, что я избороздил все моря до берегов Небесной империи, было воспринято как паломничество к святым местам, и успокоенный Ти Шинфу нашел себе прибежище в вечной неподвижности. Так для чего же мне теперь ехать в Тяньхо? Почему не остаться здесь, в этом милом мне Пекине, лакомясь засахаренными водяными лилиями и предаваясь любовной неге в «Скромном приюте отдохновения», а в голубоватые вечерние часы гуляя под руку с приятным собеседником Мерисковым по яшмовым ступеням храма Очищения или под кедрами храма Неба?..

Однако педантичный Камилов уже отмечал карандашом на географической карте, изобилующей горными массивами, извилистыми линиями рек и заштрихованными болотистыми пространствами, путь моего следования в Тяньхо, теперь уже не суливший мне никакой радости.

— Так вот! Мой гость поднимется до Никухе, что стоит на берегу Белой реки… А дальше на плоскодонке дойдет до Миюнь. Прекрасный город. В нем живет живой Будда… Потом верхом на лошади доскачет до крепости Шехиа. Минует Великую стену — это впечатляюще! Отдохнет в крепости Купихо. Здесь можно поохотиться на газелей. Великолепных газелей… И потом, после двух дней пути, прибудет в Тяньхо… Прекрасный маршрут, не так ли?.. Когда вы намерены отправиться? Завтра?..

— Завтра… — с грустью повторил я.

Бедняжка Владимира! В тот вечер, когда Мерисков, сидя в глубине залы, играл, как обычно, в вист с тремя служащими посольства, а генерал Камилов дремал, приоткрыв рот, со скрещенными на груди руками, в углу дивана, важно, точно в кресле Венского конгресса, она села за рояль. Я стал подле нее в позе преследуемого роком Лары и мрачно крутил ус. Владимира же, это очаровательное создание, глядя на меня своими влажными и блестящими глазами, запела под стонущие звуки рояля:

— Птичка должна вернуться в свое гнездышко, — прошептал я, совершенно растроганный, и отошел, чтобы скрыть навернувшиеся слезы и в сердцах выругаться: — Чертов Ти Шинфу! Это все из-за тебя! Старый бездельник! Старый мерзавец!..

На следующий день я отбыл в Тяньхо в сопровождении услужливого толмача Ca То, длинной вереницы повозок, двух казаков и сонма кули.

Миновав стены Татарского города, мы долгое время ехали вдоль священных садов, окружающих храм Конфуция.

Был конец осени, листья пожелтели, воздух тревожил душу нежнейшими ароматами…

Из священных беседок доносилось монотонно-печальное пение. По ступеням храма медленно скользили уже готовящиеся к зимней спячке большие змеи, которых здесь тоже считают священными. По дороге нам то и дело попадались изможденные буддисты с узловатыми ногами и руками, они лежали под кленами, раскинув руки, неподвижно, точно идолы, и созерцали свой пуп в надежде на совершенства нирваны…

Я же, печальный, как азиатское октябрьское небо, ехал и вспоминал две круглые блестящие слезинки, навернувшиеся на зеленые глаза генеральши при нашем расставании.

Когда, мы прибыли в Тяньхо, день был уже на исходе и красное, как раскаленный металлический щит, солнце садилось.

С южной стороны, прямо над скалами, между которых бурлит поток, высятся черные стены города, на восток уходит мертвая пыльная равнина, упирающаяся в темное скопление холмов, где белеет большое здание — католическая миссия. На севере видны вечные фиолетовые вершины Монгольских гор, висящих в воздухе подобно гряде облаков.

Мы остановились в большом и смрадном бараке, именуемом «Пристанищем земного отдохновения». Здесь мне отвели комнату, предназначенную для знатных путешественников, с выходом на галерею, стоящую на сваях; необычным убранством моей комнаты были бумажные драконы, которые свисали с потолочных балок, и при небольшом движении воздуха весь легион монстров тут же начинал качаться и шелестеть, как сухая листва, создавая впечатление какой-то призрачной жизни.

Прежде чем стало темнеть, мы с Ca То пошли осматривать город, но тут же сбежали от зловония улиц, на которых все мне казалось черного цвета: и лачуги, и глинистая почва, и нечистоты, и голодные псы, и мерзкая чернь… Пришлось вернуться в гостиницу, где я был встречен монголами-погонщиками и вшивыми ребятишками, глядевшими на меня с явным испугом.

— Здесь, Ca То, все мне кажутся подозрительными, — сказал я, хмурясь.

— Вы правы, ваша честь. Это сущий сброд! Но вам ничто не угрожает: перед отъездом я зарезал черного петуха, а потому богиня Гуаньинь должна быть удовлетворена. Можете почивать спокойно, злые духи вас не потревожат… А чаю не желаете?..

— Принеси чаю, Ca То.

Напившись чаю, мы стали обсуждать мой великий план: завтра утром я принесу радость в печальную лачугу вдовы Ти Шинфу, сообщив о миллионах, которые собираюсь ей передать, — они уже в Пекине; потом, получив согласие правящего мандарина, мы раздадим рис всему населению, ну а к ночи устроим иллюминацию, танцы, народное гуляние…

— Ну, как тебе все это, Ca То, а?

— Устами вашими глаголет мудрость Конфуция… Это будет грандиозно. Это будет грандиозно.

Но так как я очень устал, то тут же принялся зевать и, завернувшись в меховую шубу и осенив себя крестом, растянулся на подогреваемом кирпичном возвышении, заменявшем в китайских гостиницах кровати. Засыпая, я грезил о белых плечах генеральши и ее зеленых глазах русалки…

Очень возможно, что была уже полночь, когда я проснулся от глухого и монотонного шума, который доносился в мою комнату; он походил на сильные порывы ветра в лесу или разбивающийся о мол мощный прибой. Через открытую галерею проникал лунный свет, печальный лунный свет азиатской ночи, видоизменявший свисавших с потолка драконов, придавая им сходство с химерами…

И сразу, как только увидел освещенную лунным светом высокую и худую человеческую фигуру, поспешно встал.

— Это я, ваша честь! — прошептал взволнованный Ca То.

Склонившись ко мне, он сбивчиво стал излагать причину своей тревоги. Оказалось, что, пока я спал, город облетела весть, что прибывший чужеземец — чужеземный дьявол, привез тюки, полные сокровищ… И как только стемнело, Ca То увидел толпы бродящих вокруг нашего пристанища людей с горящими, как у нетерпеливых шакалов, глазами и жадными настороженными лицами… Он приказал кули забаррикадировать вход в гостиницу, расставив полукругом, как это делали татары, повозки для поклажи… Но людские толпы все прибывали и прибывали… Он только что ходил глядеть в смотровое окошко, и похоже, что вокруг их гостиницы собирается все население Тяньхо, город угрожающе гудит… Видно, богиня Гуаньинь не удовлетворилась кровью черного петуха!.. Да и у дверей пагоды он видел черную козу, которая пятилась… Нас ждет ночь ужасов!.. А его бедная жена — далеко, в Пекине…