Сименон Жорж - 45° В ТЕНИ

Немного чего? Он не находил подходящего слова. Он чуть не сказал «нежности», но выразиться так показалось ему неуместным в окружающей их обстановке. Как и мадам Гюре сегодня утром, её муж опустил голову, и Донадьё был уверен, что глаза у него влажные.

Но только он был более нервный, чем его жена. Не в силах бороться с охватившим его волнением, он вцепился пальцами в пуговицу своего белого пиджака и чуть не оборвал её.

— Благодарю вас, доктор!

На этот раз он отошёл, и врач мог продолжать свой путь, пока выбирали якорь. Судно, выходя в открытое море, так накренилось, что пассажирам пришлось держаться за перила. В баре со стола соскользнули две рюмки и разбились.

Лашо был там, сидел один, недалеко от нескольких новых пассажиров и группы офицеров.

Он вдруг заговорил, как будто обращаясь к самому себе, заговорил язвительно, с горечью, проверяя, слушают ли его. Все знали, кто он такой; сорок лет, проведённых им в Африке, его состояние, даже его место за столом капитана в ресторане — всё это создавало ему авторитет.

— Губернатор оказался хитрее или осведомленнее нас! За ним были забронированы две каюты, его багаж был уже на конце мола. И всё-таки он не сел на пароход!

Говоря это, Лашо испытывал явное удовлетворение, ещё усилившееся от того, что довольно молодая женщина, с которой он ещё не был знаком, проявила тревогу.

— Я уж думаю, не предупредила ли его сама пароходная компания. Но для нас это судно достаточно хорошо в таком виде, как оно есть, с пробоиной в киле, с пресной водой в ограниченном количестве и с повреждённым винтом. Вы только послушайте. По звуку можно прекрасно узнать, что винт вращается неправильно.

Все устали. Стоянка всем испортила настроение — из-за беспрерывной качки, шума подъёмных кранов, которые работали не переставая, запаха негров и арабов, наводнивших корабль, их криков, их суеты, наконец из-за жары, тяжёлыми потоками наплывавшей с земли.

Лёд в стаканах таял быстрее обычного, и через несколько минут напитки становились тошнотворно тёплыми.

В баре сидел Гренье, лесоруб из Либревиля, который затеял игру в покер. Он не был ни государственным чиновником, ни служащим пароходной компании, поэтому он мог говорить свободно.

— Вы думаете, нам что-нибудь угрожает? — спросил он у Лашо.

— Конечно! Если мы попадём в бурю, здесь ли или в Гасконском заливе, то я не представляю, как они с ней справятся.

— В таком случае я выхожу в Дакаре и пересаживаюсь на итальянское судно. Каждую неделю оттуда отходит пароход на Марсель.

Молодая женщина ухватилась за руку своего мужа и не сводила глаз с Лашо и лесоруба. У неё были большие невинные и испуганные глаза.

— Держу пари на что угодно, что насосы будут работать весь день. На стоянке они не посмели запустить их в ход, потому что это слишком заметно, а они не хотят пугать пассажиров. Я помню один случай десять лет назад…

Его стали слушать ещё внимательнее.

— Мы целый месяц дрейфовали в море, пока нас не заметило одно немецкое судно. На борту не было китайцев, а были негры, и от нас скрывали, что те, которые умирали, болели жёлтой лихорадкой.

Говоря это, Лашо смотрел на Донадьё, который только что сел за столик и заказал рюмку виски.

— Держу ещё одно пари! Прежде чем мы придём в Дакар, умрут ещё не менее двух аннамитов, а нам будут рассказывать, что они умерли от дизентерии.

Гюре слушал, опершись на одну из колонн террасы; под глазами у него были синие круги. Его взгляд встретился со взглядом доктора; он отвернулся.

Когда уже оделся к обеду, Донадьё встретил помощника по пассажирской части, который выходил из каюты капитана.

— Нужно развлекать пассажиров, — объявил тот. — Завтра начнём игру в лошадки со взаимным пари.

Потом что-то поразило его в манере держаться или в лице доктора.

— Вы себя плохо чувствуете? — спросил Невиль.

— Не знаю… Может быть…

Всё было, как обычно, но что-то, видимо, произвело на доктора впечатление, а может быть, даже и нет, просто это было неясное, неприятное чувство без какой-либо определённой причины. Обед прошёл мрачно. Пассажиры, плохо переносившие качку, уходили из-за столиков один за другим, и в баре партия в покер прерывалась разговорами вполголоса.

Дошло до того, что Донадьё иногда приходилось краснеть за свои мысли. Гюре занимал его всё больше и больше, и это не было простым любопытством.

Чувства доктора были более сложны и напоминали ему неразрешимые вопросы, которые поразили когда-то его детский ум.

И в самом деле, в лицее в течение целого года он размышлял о тайне судеб.

Человек свободен в своих поступках, утверждал преподаватель богословия, но тут же добавлял:

— С самого начала существования мира бог знал, что произойдёт в последующие времена, включая поведение и поступки самого жалкого животного.

Юный Донадьё tie понимал, каким образом человек может быть свободен, если всё, что произойдёт с ним в жизни, предрешено заранее.

Теперь он снова думал об этом в связи с Гюре. Это была почти та же проблема. С тех пор как доктор встретил его, он «чувствовал», что молодому человеку угрожает какая-то катастрофа, что в определённый момент она обрушится на него почти с математической точностью.

И он наблюдал за жизнью Гюре, он подстерегал его и в конце концов начал терять терпение. Никакой катастрофы не происходило, несмотря на то что атмосфера с каждым днём становилась всё тяжелее и тоскливее.

В доказательство того, что Донадьё не ошибался, что он не был увлечён своим воображением, большинство людей на борту вели себя так, как будто приближалось какое-то несчастье.

Нервы животных напрягаются за несколько часов перед бурей, и вся природа приходит в тревожное состояние.

И эта тревога чувствовалась в незначительных жестах, в поведении людей, которое, впрочем, можно было счесть и нормальным.

Так например, утром, когда мадам Гюре прогуливалась по палубе, появился силуэт Бассо, одетого в свою неизменную шинель цвета хаки. Они встретились возле бортовой стенки. Глаза сумасшедшего смеялись, и вместо того чтобы произносить вереницу бессвязных слов, он сказал:

— Здравствуй, сестрица!

Она испугалась. Однако тут же осмелела, а он облокотился возле неё на фальшборт и стал говорить ей что-то, чего Донадьё не мог расслышать.

В этом не было ничего особенного. Происшествие как нельзя более обычное, однако же продолжение его подчеркнуло тревожную атмосферу на пароходе. В самом деле, на прогулочной палубе появилась мадам Бассо, бросилась к двум собеседникам и, схватив своего мужа за руку, потащила его за собой. Это было так неожиданно, так грубо, что мадам Гюре оторопела и стала искать глазами доктора, чтобы тот успокоил её.