Эптон Синклер - Король-Уголь

— Ого! Еще как! Ведь выгнали Ника Эммонса за то, что его жена покупала молоко внизу, в долине. У Эммонса был больной ребенок, а разве это молоко, что продается в здешней лавке? Одна вода! Небось подмешивают мел, на дне прямо виден какой-то белый осадок.

— Значит, вы тоже обязаны покупать все в этой лавке?

— Вы, кажется, говорили, что работали уже на шахтах? — вмешался старик Рэфферти, до сих пор молчаливо слушавший их разговор.

— Да, работал, — сказал Хал. — Но там все же было получше.

— Ну да! — воскликнула миссис Рэфферти. — Интересно, где в этой стране вы нашли такое местечко! Мы вот со стариком столько лет уже ищем, и все впустую!

До сих пор разговор шел свободно, но тут вдруг нависла какая-то тень — не страха ли? Хал заметил, что старик Рэфферти хмуро поглядывает на жену и делает ей какие-то знаки. В конце концов что они знают об этом красивом молодом пришельце, который так бойко болтает и успел поездить по свету?

— Мы, собственно, не жалуемся, — сказал старик, а жена поспешила добавить:

— Если начнут пускать сюда всяких торговцев, нам от них покоя не будет. Мы убедились, что с нами здесь обращаются не хуже, чем в других местах.

— Рабочему люду нигде не сладко, — заключил старик, и когда их сын Тим попробовал высказать свое мнение по этому вопросу, родные зашикали на него с таким явным беспокойством, что жалость кольнула сердце Хала, и он поспешил переменить тему разговора.

Вечером того же дня Хал отправился с обещанным визитом к Мэри Берк. Она распахнула перед гостем входную дверь, и сразу, несмотря на тусклый свет керосиновой лампы, его охватило ощущение бодрости.

— Здравствуйте! — сказала девушка, как в тот день, когда, скатившись с горы, он угодил прямо во дворик, где было развешано белье.

Он последовал за ней в комнату и понял, что бодрящее ощущение исходит от самой Мэри. Какой у нее свежий, приветливый вид! Старенькое ситцевое платье, в прошлую встречу грязноватое, теперь было выстирано, а на плече, на месте прорехи, виднелась аккуратная заплатка из нового синего лоскута.

В доме было всего две комнаты и обе заняты под спальни, поэтому Мэри пригласила гостя в кухню. Хал увидел, что стены здесь совершенно голые, нет даже часов. Готовясь к приходу гостя, девушка могла похвастать перед ним лишь чистотой. Дощатый пол только что выскребли песком; вымыли и кухонный стол, и кастрюли на плите, и надбитый чайник, и миски с полки. В кухне находились сестренка и братишка Мэри — Дженни, темноглазая, темноволосая, худенькая девочка, с грустным, испуганным личиком, и Томми — круглоголовый мальчуган, ничем не отличающийся от тысячи других круглоголовых веснушчатых ребят. Оба они сидели совершенно прямо, с какой-то неприязнью, как показалось Халу, уставившись на него. У Хала возникла мысль, что их тоже терли и мыли, но так как точный день и час прихода гостя не был известен, то детей, вероятно, подвергали этой операции каждый вечер; и можно себе представить, какие при этом вспыхивали семейные сцены и какие высказывались лестные замечания по адресу нового «ухажера» старшей сестры!

В комнате создалась неловкая атмосфера. Мэри даже не пригласила гостя присесть и сама продолжала в нерешительности стоять. Хал попробовал завязать беседу с детьми, но Мэри перебила его:

— Мистер Смит, помните, мы сговорились пойти погулять? Ну что, пойдем?

— С удовольствием, — сказал Хал, и, пока она прикалывала шляпку перед разбитым зеркалом, он, улыбаясь, продекламировал детям две строчки из студенческой песни своего колледжа:

Томми и Дженин были слишком застенчивы, чтоб отпустить какое-либо замечание, но Мэри воскликнула:

— Консервные банки — вот что здесь видно под луной!

Они вышли. В этот тихий летний вечер приятно было гулять при луне, особенно на окраине поселка, где на крылечках сидело меньше усталых людей, чем в центре, и меньше было крикливой детворы. Попадались здесь и другие юные парочки, которых тоже привлекла серебристая луна — самый тяжкий дневной труд не мог настолько истощить их силы, чтобы они не поддались очарованию этого тихого летнего вечера.

Хал настолько устал, что готов был бродить и бродить молча, но Мэри не терпелось узнать, кто он, этот таинственный юноша.

— Мистер Смит, вы ведь недавно начали работать на шахте? — как бы невзначай спросила она.

Хал чуточку смутился.

— Как вы догадались?

— И по виду и по разговору… Вы не похожи на здешних. Мне это трудно выразить, но когда я на вас смотрю, я вспоминаю стихи.

Как ни лестно показалось Халу это наивное признание, он предпочел не выдавать свою тайну и перевел разговор на стихи.

— Я кое-что читала, — призналась девушка, — может, даже больше, чем вы думаете.

Это было сказано не без вызова.

Он задал ей еще несколько вопросов и узнал, что на нее, как и на молоденького грека Энди, оказало свое опасное влияние одно американское учреждение — начальная школа. Там Мэри научилась читать, а хорошенькая молодая учительница пристрастила ее к этому занятию, снабжая девочку книгами и журналами. И так Мэри получила ключ к сокровищнице знаний и ковер-самолет, чтобы облететь мир. Эти сравнения употребила она сама, так как среди книг, которые ей давали читать, были и «Сказки Шехерезады». В дождливые дни она, бывало, пряталась от младших братьев и сестер за диван и, положив книгу так, чтобы на нее падал свет, погружалась в чтение.

Оказалось, что Джо Смит тоже читал эти книги. Удивительно: ведь книги стоят денег и доставать их так трудно! Она рассказала, как ей приходилось обыскивать поселок, чтобы найти новый «ковер-самолет», как она наткнулась на книгу стихов Лонгфелло, на учебник истории Америки, на роман под названием «Давид Копперфилд» и еще один — его она прочитала недавно, и он поразил ее больше всех. Называется он «Гордость и предрассудки». «Чудеса, — подумал Хал, — чопорная, сентиментальная Джейн Остин в шахтерском поселке, в глуши на Дальнем Западе Америки! Неожиданное приключение и для Джейн и для самой Мэри!»

Что же все-таки Мэри извлекла из этой книги? Неужели она, как фабричные девчонки, упивалась скучными описаниями праздной жизни? Нет, эта книга вызвала в ней только чувство горечи. Внешний мир, где царит свобода, чистота, где люди живут красивой, достойной жизнью, — все это не для нее, она пригвождена к кухне в шахтерском поселке. После смерти матери все пошло из рук вон плохо. Дальше Мэри продолжала рассказ глухим и обозленным тоном. Никогда еще не слышал Хал таких безнадежных нот в таком юном голосе.

— Вы нигде в другом месте не жили? — спросил Хал.

— Нет, жила в двух других шахтерских поселках: сначала в Гордоне, а потом в Ист-Ране. Но везде одно и то же!