Уильям Моэм - Рассказы (Авторский сборник изд-ва «Республика»)

В то время как в Дарье многое претило ему, Манро он принимал безоговорочно и всем сердцем. Даже достоинства Дарьи отчасти померкли бы, если бы не восхищение, какое вызывал у него Ангус. Перед Манро он преклонялся. Как никогда и ни перед кем на свете. В его глазах хранитель музея был образцом здравомыслия, уравновешенности, терпимости, и Нил мечтал со временем стать похожим на него. Манро не любил лишних слов, но все его замечания были исполнены глубокого смысла. Он обо всем судил как истинный мудрец. Нилу нравился его суховатый юмор, по сравнению с которым крепкие мужские шутки в клубе казались плоскими. Доброта и терпимость никогда не изменяли Манро, он всегда держался с достоинством, исключавшим всякую фамильярность, и в то же время без намека на надменность или спесь. В каждом своем слове он был честен и правдив. Нил восхищался Манро и как ученым. Он работал с творческой фантазией, скрупулезно и не щадя сил. Хотя, разумеется, его больше привлекали научные исследования, он добросовестно занимался музейной рутиной. В то время Манро вдохновенно изучал способности кровососок к размножению без оплодотворения и собирался писать на эту тему статью. И тут произошел случай, который надолго запомнился Нилу. Маленький гиббон умудрился освободиться от привязи и съел всех личинок, уничтожив собранный с таким трудом научный материал. Нил чуть не плакал. Ангус Манро, взяв обезьянку на руки, только улыбался и гладил ее.

— «Даймонд, Даймонд, — повторил он слова сэра Исаака Ньютона, — ты даже не подозреваешь, что натворил!»

Манро занимался исследованиями мимикрии и заразил Нила своей увлеченностью этой запутанной проблемой. Они часами спорили, обсуждая ее со всех сторон. Нил не уставал удивляться энциклопедическим познаниям Манро и стыдился собственного невежества. Однако особым воодушевлением загорался Манро, когда речь заходила об экспедиции в глубь страны для пополнения коллекции музея. По его словам, только там, в джунглях, понимаешь, что такое настоящая жизнь, полная испытаний, лишений, даже опасностей, но за все трудности натуралист вознаграждается радостью открытия редкого или даже совершенно неизвестного вида. Его окружает великолепная природа, и он может вблизи наблюдать за всеми ее чадами и тварями. А главное, сбросивший все путы человек обретает в этом первозданном крае полную свободу. Именно для таких экспедиций Манро и требовался помощник. Он не мог надолго отлучаться, бросив научную работу в музее, а Дарья наотрез отказывалась сопровождать его. Джунгли внушали ей панический ужас. Она до смерти боялась диких зверей, змей и ядовитых насекомых. И как Манро ни твердил ей, что зверь никогда не нападет первым, если только не преследовать его или случайно не напугать, слепой страх был сильнее нее. Манро не хотелось оставлять Дарью одну на долгий срок. Она почти не поддерживала отношений с местным обществом и ужасно скучала без мужа. Однако султан проявлял живейший интерес к естествознанию и желал, чтобы животный мир его владений был представлен в музее во всей полноте. Нил должен был отправиться в следующую экспедицию вместе с Манро, и ему приходилось многому учиться, а пока они строили планы и продумывали каждую мелочь. Нил с нетерпением предвкушал тот день, когда они двинутся в путь.

Тем временем Нил выучил малайский и уже немного понимал диалекты, без знания которых невозможно было бы обойтись в будущих путешествиях. Он играл в теннис и футбол и вскоре вполне освоился в Куала-Солор. На футбольном поле Нил, с восторгом отдаваясь игре, забывал о своих научных занятиях и о русской литературе. Он был сильным, быстрым и ловким. А как приятно бывало потом освежиться и выпить тоник с лимоном, обсуждая с друзьями все перипетии матча! Само собой разумелось, что Нил не поселился у Манро насовсем. В Куала-Солор была хорошая гостиница, но по заведенному правилу в ней можно было жить не более двух недель, и холостяки, которым не полагалась служебная квартира, договаривались и сообща снимали дом. Когда приехал Нил, свободных мест в таких домах не было. Прошло почти четыре месяца, и как-то вечером после партии в теннис двое знакомых Нила, Уэринг и Джонсон, предложили Нилу переехать к ним, поскольку один из жильцов возвращался в Англию. Оба молодых человека тоже играли в футбольной команде, и оба нравились Нилу. Уэринг служил в таможне, Джонсон в полиции. Нил так и подпрыгнул от радости. Они условились, сколько он будет платить за жилье, и назначили день переезда через две недели.

За обедом Нил поделился новостью с Манро.

— Вы были невероятно добры и долго терпели меня. Мне очень неловко, что я бессовестно злоупотребляю вашим гостеприимством, но теперь у меня нет оправданий.

— Нам приятно, что вы живете у нас, — удивилась Дарья. — Вам не нужны оправдания.

— Но так не может продолжаться бесконечно.

— Почему бы и нет? У вас скромное жалованье, какой смысл тратить его на стол и кров? С Джонсоном и Уэрингом вы взвоете от скуки. Ужасные болваны. Только и знают, что крутить патефон да гонять мяч.

По правде говоря, не тратиться на жилье было очень удобно, тем самым Нил экономил немалую часть жалованья. По натуре он был бережлив и к тому же приучен не сорить деньгами без надобности, однако гордость не позволяла ему и дальше жить за чужой счет. Дарья смотрела на него спокойными, внимательными глазами.

— Мы с Ангусом привыкли к вам, и нам будет недоставать вашего общества. Если хотите, можете вносить плату за стол. Это сущие пустяки, не стоит и говорить, но если вам так проще, я посмотрю по книге, увеличились ли расходы на питание, и вы будете платить разницу.

— Но чужой в доме — это довольно, обременительно, — сомневался Нил.

— Вам будет очень плохо с этими людьми. Господи, что за гадость они едят!

Что правда, то правда, нигде в Куала-Солор не было такого стола, как у Манро. Нила иногда приглашали на обеды в другие дома, но даже у резидента кухня оставляла желать лучшего. Дарья любила поесть и держала первоклассного повара. Он готовил русские блюда, а это было совсем неплохо. Капустные щи, которые подавались к столу у Дарьи, стоили того, чтобы прошагать ради них пять миль. Но Манро хранил молчание.

— Если вы останетесь у нас, я буду рад, — произнес он наконец. — Когда вы рядом, это удобно. Мы всегда при необходимости можем сразу обо всем переговорить. Уэринг и Джонсон неплохие ребята, но, думаю, скоро они покажутся вам ограниченными.

— Ну, в таком случае я, разумеется, с радостью останусь. Честное слово, я не мог бы и желать ничего лучшего. Я просто боялся стеснить вас.

На следующий день дождь лил как из ведра, о теннисе или футболе нечего было и думать, но когда стрелки часов приблизились к шести, Нил надел макинтош и отправился в клуб. Там было безлюдно, один резидент сидел в кресле и читал «Фортнайтли». Звали его Тревельян, и он уверял, что он потомок друга Байрона. Это был высокий полный человек, с коротко остриженными седыми волосами и с одутловатым красным лицом комического актера. Он и правда обожал участвовать в любительских спектаклях, отдавая предпочтение амплуа циника герцога или разбитного дворецкого. Жил он холостяком, но при случае не прочь был приволокнуться за девицами и перед обедом непременно пил джин. Свой пост он получил благодаря дружеским отношениям с султаном. Резидент не отличался усердием, был преисполнен самодовольства и больше любил поговорить, чем заниматься делами, но бдительно следил, чтобы все шло гладко и без скандалов. Хотя у него была репутация не слишком дельного человека, в Куала-Солор его любили за легкий нрав и хлебосольство, а главным образом, за то, что он никому не усложнял жизнь, поскольку сам не страдал избытком рвения. Резидент кивнул Нилу.