Любен Каравелов - Болгары старого времени

— Все еще нет?

— Министр занят пока другими делами.

— Когда же он, наконец, займется и этим вопросом? — спрашиваю я уже довольно нервно.

— Дойдет очередь… Только терпение!

— Не могу я больше терпеть, господин начальник. Надоело скитаться без цели по улицам.

— А ты опять отправляйся в родной город, чтобы не томиться здесь, и как только вопрос будет решен — мы тебя известим.

Делать нечего, придется исполнять совет начальника. Тем более, что и деньги мои уже на исходе. К вечеру я трогаюсь в путь. Но сердце мое не на месте. А что-то скажут у нас дома, где ждут от меня радостных вестей…

Прибыв домой, набираюсь мужества и, чтобы не выдать своей растерянности, с напускным спокойствием объясняю нашим, что вопрос до сих пор не решен, потому что министр был занят, но надежда есть.

— Ну, раз есть надежда, так посиди дома, чтоб мы на тебя порадовались, сыночек, — утешает меня мама, уловившая скрываемое мной беспокойство.

Стараюсь и друзьям своим показать, что я в хорошем настроении и верю в благоприятный исход ожидания. Но в душе моей все же таится какая-то тревога… Как-то переживу я эти неспокойные дни! Но одно непредвиденное обстоятельство помогает мне, чтобы они прошли незаметнее.

Я застал в нашем городишке всех наиболее сознательных людей в особенном возбуждении, захлестнутыми предвыборной лихорадкой. У нас в околии предстояло провести дополнительные выборы народного представителя. И старейшины решили выдвинуть кандидатуру нашего человека — учителя Симона, — считая его достойным столь высокого поста. Победой на выборах они хотели в то же время показать Златице, где находилось управление околии, что наш городишко пользуется большим влиянием и заслуживает быть центром околии. И взялись мои земляки с из ряда вон выходящей энергией ревностно работать для успеха на выборах. Эта предвыборная борьба мне пришлась кстати — всецело ею увлеченный, я позабыл о своих заботах…

Обрел я их вновь уже после этих столь важных для нас выборов. Несколько дней все в городке жили охваченные пьянящей радостью. Но не успели мы пережить это, как вдруг у нас дома начались большие волнения.

Брат мой, занимавший несколько месяцев должность секретаря таможни в нашем городке, откуда-то узнал, что видные сторонники кандидата от Златицы собрались уволить его со службы. Уволить за то, что, вызванный в день выборов в качестве члена бюро, он, хорошо знавший тамошних людей, так как работал в Златице учителем, сорвал попытки некоторых златичан голосовать под чужим именем вместо отсутствующих избирателей. Тем самым он, разумеется, добросовестно исполнил свой долг. Но сторонники златичанина усмотрели в этом зло. И когда смекнули, что тут кроется одна из причин их поражения на выборах, стали ему грозить. Расстроился брат от этих угроз, очень расстроился. Тревожно стало у нас дома… Что будет, если его уволят….

И вот однажды приходит в канцелярию таможни конверт из Министерства финансов, адресованный брату. Тот обмер. Конечно, увольнение. Разворачивает письмо дрожащими руками. Нет, не увольнение. Переводят его только, перемещают в Цариброд. Угроза выполнена, но, слава богу, лишь наполовину. А все же и перевод — тяжелый удар. Ведь нужно оставить дом и семью и отправляться куда-то в чужие края. В доме наступили смятение и растерянность. Но делать нечего, нужно ехать. И ехать без промедления. Начались поспешные сборы в дорогу.

Когда, наконец, мы проводили брата и голова моя, занятая до сих пор домашними тревогами, освободилась от них, я ужаснулся, увидев, что незаметно промелькнули дни и недели, что дело идет к концу месяца, да и самих каникул, а ожидаемого сообщения из Министерства просвещения все нет и нет…

Может быть, мое прошение не удовлетворено? Или в этом году не будет никаких стипендий? И объяла меня великая тревога.

Мама, видя, что я стал таким опечаленным и упал духом, утешает:

— Не горюй, сынок. Если этого не будет, договоришься здесь и станешь работать учителем, как Илчо — сын твоего дяди Ифтима. Останешься, по крайней мере, дома.

Видно, хоть ей и по душе мой предстоящий отъезд за границу, но все-таки больше всего она лелеет надежду, что я останусь учителем здесь и буду дома возле нее. По правде говоря, раньше я сам мечтал учительствовать в родном городе. И когда в прошлом году Илчо дяди Ифтима, окончив гимназию, устроился тут учителем, я всем сердцем был рад за него и даже ему завидовал. Но теперь, когда передо мной открывалась возможность получить стипендию и уехать за границу, мечта стать учителем мною уже оставлена, и мысли мои всецело направлены на осуществление такой прекрасной возможности. Поэтому мамины утешения меня не успокаивают. И мучительная тревога, доходящая до отчаяния, продолжает терзать мне душу.

И когда мука и отчаяние мои достигают крайнего напряжения, потому что вот сегодня последний день августа, а из Софии нет никаких вестей, и я стою потерянный во дворе перед лестницей и не знаю, что делать, калитка вдруг отворяется и с улицы заходит бай Иован Зайлата, наш почтальон. Я вздрагиваю.

— Эй, угощение за тобой! — кричит он еще издали, весело улыбаясь.

— Радостную весть несу тебе! — и подает мне телеграмму.

Хватаю ее с забившимся сердцем. Раскрыть ее поскорее! Но в спешке она рвется. Читаю: «Приказом… вам назначена стипендия…»

— Стипендию, стипендию мне дали! — кричу в безудержном восторге. И бросаюсь как сумасшедший в дом по лестнице.

— Мама, мама, мне дают стипендию! — продолжаю кричать все так же восторженно. Заслышав из кухни мой крик, она торопливо выбегает и встречает меня в дверях.

— Дают? Откуда ты знаешь?

— Телеграмму получил, вот смотри, телеграмма из министерства.

И размахиваю ею в воздухе.

— Слава богу! — И мама благоговейно крестится. Лицо ее засияло. Но в глазах, повлажневших от радости, я улавливаю и какую-то подавленную грусть.

— Это я принес телеграмму, тетя Генчовица, — сообщает из-за моей спины бай Иован, поднявшийся следом за мной на галерею.

— Так это ты принес желанную весть? Заходи, родной, заходи, хоть чем-нибудь тебя да я попотчую.

И бай Иован входит следом, за мамой в дом.

Оставшись один на галерее, я снова разворачиваю телеграмму, потому что от радостного волнения так ее и не дочитал… Приказом… стипендия по филологии в Московском университете… В Московском университете.

Там, где всего сильнее желал бы я учиться, и о чем больше всего мечтал.

— В Москву, в Москву, мне дают стипендию, мама! В Россию поеду!

Провожая бая Иована, который быстро сходит по лестнице во двор, она удивляется:

— В Россию, аж в Московию? — И во взгляде ее еще больше проступает скрываемая тревога.