Александр Минчин - Факультет патологии

Он очень буднично взглянул на меня.

– Ну, как наши дела? – спросил я.

– Не понимаю, – ответил он.

– Насчет зачета.

– А-а. Отработайте все пропущенные занятия, сдайте нормы, и тогда я вам, может быть, поставлю.

– Как же я их отработаю?!

– А это уж ваше дело, вы ведь не волновались, когда пропускали. Почему же я должен волноваться, как вы отработаете?

Довод был резонный, и я попросил его тоже не волноваться.

Он посмотрел на меня:

– Как ваша фамилия, напомните мне еще раз. Я назвался. Он посмотрел внимательно в ведомость.

– Так вас и в прошлом году ни разу не было на занятиях.

– Я был в академическом.

– Что у вас болело?

– Голова.

– Но физкультурой вам, надеюсь, сейчас можно заниматься?

– Да, для нее ведь не нужна голова… Меня только для нее родители и рожали. Чтобы заниматься.

– А до этого?

– Что до этого? До рождения? Не было меня: был хаос, мрак и темнота.

– Нет, я имею в виду до академического, почему вы не приходили на занятия?

Странный человек. Его даже не интересовало, что когда-то не было меня.

– Готовился уйти в заболевание, – пошутил я, но он не улыбнулся.

– Ну, что ж, посмотрим, что вам надо сдавать, – и он опять взялся за эту ведомость. Я смотрел на него ясными глазами, он смотрел на меня чистыми глазами, и это было неплохо.

– Так, прежде всего тридцать два занятия за пропущенные четыре месяца.

У меня с глазами стало плохо.

– Да вы что, Борис Наумович!

Он глянул на круг того, что называлась беговая дорожка.

– Вы видите, как бегают. Так же, как и вы, пропускали занятия.

Я глянул на дорожку – на замученных, загнанных, заморенных людей, полубредущих, полуплетущихся в загоне бегового стадиона, и мне стало нехорошо. Не только с глазами, а – общее состояние.

– Разрешите представить: это одна тысяча метров, которую вам нужно пробежать на время.

– Да вы что, я в жизни никогда так далеко не бегал. Да и не от кого было.

Он улыбнулся довольно:

– Вы все шутите. А ведь плакать придется.

О, что я вам говорил, у них у всех одинаковая песня. И не изменяется.

Он опять взялся за эту проклятую ведомость, которую я уже ненавидел.

– А также вам нужно будет сдать одиннадцать других нормативов. Поэтому я советую вам эти две недели усиленно потренироваться. Тем более раз вы не бегали никогда, а подготовка поможет пробежать вам на время.

– А какое время?

Он назвал, и мне показалось, что времени много. Я переоделся и вышел на круг. Легко так вышел. Молодцевато огляделся.

Лег я на первых четырехстах метрах и больше не поднимался, очень долго. Он подошел ко мне и сказал весьма участливо:

– Вот видите, я же вам говорил, что нужно тренироваться.

Как будто я уже был его учеником или собирался таким заделаться.

Около часа я приходил в себя, потом еле переоделся. Когда-то я бегал и очень быстро. Но когда это было? Потом была Верка, Москва, бардак, снимаемая квартира и через постель шли эшелонами, батальоны просили огня…

До бегов ли было? И хотя разминка была в движении, но на месте, и не стоя. Стоя неудобно было.

Но скажу я вам, как родным, а не близким и не далеким, что через три дня я уже бегал и не падал, пробегая эту тысячу, но – примерно, за время, которое отводят людям, чтобы пробежать пять. А мне еще надо было толкать ядро, метать мяч (не то гранату), прыгать куда-то, не то в длину, не то в ширину, а может, и в высоту когда-то, плавать в бассейне резче всех, а я еще не мог с бегом разделаться. И я бежал.

Я бежал, как самая последняя падла, но никак эта тысяча не влазила во время у меня. А Пенис мне вежливо улыбался. Злости на него никакой не было, это же была не его вина, что он таким уродился, а родительская. А родителей его я не знал. Да и не стремился. Поэтому злости у меня не было. И я бежал. Хотя я и сознавал, что он мог мне поставить зачет и так, без всякого выеб… то есть – выделывания.

Скоро меня на стадионе знали все, от служителя до последнего занимающегося. Мне, конечно, была приятна такая слава, однако тысяча не выходила у меня: ног не было, есть не хотелось, тело умирало, а температура вялая была. Но ему, моему мучителю, это нравилось, он наслаждался. Я уже три раза забегал на нее, эту тысячу, официально, и три раза не получалось необходимое время.

Я ему посоветовал, чтобы он позже на секундомер нажимал. Когда я пробегу уже полкруга, или стартану, по крайней мере, тогда время будет хорошее. Он опять вежливо улыбался, но секундомер успевал нажимать вовремя. Он этому, видимо, долго учился и теперь хорошо получалось. Он был доцент уже, наверно, и кандидатская у него была: как нажимать секундомер.

Жизнь моя сузилась в овчинку, и небо для меня существовало только над стадионом. Интересно, думал я, как же бегают бегуны, чемпионы там всякие, неужели им от этого не херово. Я думал, что еще один день, еще два дня, и я пойду к врачу освобождаться, брать справку, что у меня климакс, как у Ирки. Девичества.

В институте шли лекции, люди занимались, а я бегал по стадиону. Теперь – я уже хотел на занятия. Но для этого института были важней мои упражнения по физкультуре.

В пятницу, когда очередной физкультурный день закончился, мы ушли с ним со стадиона последние. Всю жизнь мечтал о такой жизни. И вот она настала!

Бегун и тренер шли к метро, нам был по пути. Чтоб этот путь у него под ногами провалился.

– Как насчет пивка, Борис Наумович? Я угощаю, – спрашиваю я.

– Нет, спасибо, я не пью.

– А фирменную сигарету?

– И не курю тоже.

– Но с женщинами хоть живете? Он был большой и широкий.

– Да, у меня есть жена. – Он улыбнулся.

– Значит, от меня – ничего не хотите?

– Дело не в этом, я, правда, не люблю пива или курения.

– А то я подумал, что вы подумали, что я вас покупаю.

– Ничего страшного, я знаю, что ты хороший мальчик и этого делать не будешь.

– Откуда вы взяли?

– Я наблюдал: бегаешь старательно. Я долго смеялся.

– Что же делать с вашим проклятым зачетом, я ведь его не сдам никогда?

– Во-первых, он не мой, а ваш, я свои все давно сдал, когда в институте физкультуры учился, а во-вторых, если захочешь, то сдашь. Надо только постараться.

– Скорее мое тело и организм сдадут и уйдут из бытия, чем он у меня сдастся.

– Ничего страшного, все так говорили сначала.

– Но я не хочу такого конца!

Он улыбнулся. А я шел и думал, неужели у него нет слабого места. Как точка разбивания у пуленепробиваемого стекла, критическая точка раскалывания. Не может быть, такое место есть у всякого. Но как ее нащупать?

– Я слышал, что те, кто ходит в секции и в них занимается, получают зачет автоматически, и им не надо ходить на занятия?

– Но ты ведь не ходил.

– Но у вас нет такой секции.

– Какой?

– Волейбольной.