Александр Минчин - Факультет патологии

– Здорово, Сашка, – сказал Боб, – давно не видел тебя!

Хотя видел меня он вчера – это у него привычка была такая.

Билеткин обнял меня и поцеловал, без этого он не мог обходиться.

– Ну, как дела насчет Революции, – сказал я, – под кем стоите?!

Троцкий глядел на нас, пришурясь. И тут Билеткин завелся (я ведь ему ничего не сказал…):

– Вот я тебе скажу:

Будь проклят Маркс, потому что он создал теорию;

Будь проклят Ленин, потому что он претворил ее в практику;

Будь проклят Дзержинский, потому что его длинно-польскими руками уничтожился весь цвет и ум России, вся интеллигенция;

Будь прокляты Фрунзе, Буденный, Ворошилов, так как они топтали народ его же армиями, созданными из голытьбы и дурачья, подавав им в руки винтовки;

Будь проклят Сталин, усатый дурак, сын сапожника, недообразованный недоучка, вовек ему в гробу не перевернуться;

Будь прокляты Свердловы, Троцкие, Орджоникидзе, Камо, Зиновьевы, Каменевы, Тухачевские, Радеки, потому что тоже к этому руку приложили – к Революции (забрали у народа все и не дали ему ничего, и пятьдесят шестой год это тянется);

Будь проклята эта дешевая проститутка Октябрьская Революция, которой Ленин вертел как хотел, как девкой трехрублевой с трех вокзалов, на пересечении Ярославского, Казанского, Ленинградского… Тщеславный, маленький, плюгавый, с сифилитическим началом, маньяк-фанатик… И не говори мне больше о Революции, а то я тебе откушу полноса.

Я потрогал свой нос. Я не хотел, чтобы Билеткин его откусывал. Он мне был дороже, чем революция, и я замолчал.

И хотя спор у Билеткина до этого шел с Бобом, кусать он почему-то мой собирался. У Боба, наверно, нечистый был; за очистку носа я ему еще не платил и с ним не договаривался.

Я же вам говорил, что Билеткин начитан чрезмерно. Я, например, не знал, что у Ленина сифилис был, так Билеткин успокоил: три раза, два из которых до второй стадии доходили, но залечивали однако. А тому, что говорит Билеткин, можно верить: он даже книги дореволюционных и послереволюционных медиков читал.

– Ты думаешь, почему у него Фаньки Каплан яду сил сопротивляться не было, – сифоном весь пропитан был. Так и не очухался.

Мы стоим и философствуем под памятником.

– Борь, но ты только херню не при, – думаю я вслух.

– Не веришь, что ли?! Так я тебе на весь институт скажу, – и он заорал: – У дедушки Ленина сифилис был, три раза.

Никто, правда, не обратил внимания, чего орет Билеткин. На наше счастье.

– Одно к другому не имеет значения, – философски изрек я. Хотя не был уверен.

– Я тебе вообще гениальную историю расскажу, – сказал Боб; это у них с Юстиновым одинаковое было, все что от них – гениальное.

– Ты знаешь, почему у Ленина детей не было?

– У Наденьки базедовая болезнь была, бесплодной курва оказалась, – сразу ответил начитанный Билеткин.

Вообще, я считаю, что это трагическое совпадение, что у него папа в Музее Революции работал.

– А ты знаешь, что у него дочка от Инессы Арманд, его любовницы, была, и Надежда об этом знала, и первой, кому она дала телеграмму, была та: «Владимир Ильич умер, тяжело скорбим». То ли «скончался» – в тексте было. А дочке сейчас около шестидесяти лет, она зав. библиотекой Сорбонны, только фамилия у нее материнская, то ли мужа, – никто не знает, что она Ленина. Мой друг в Ленинграде доступ имеет в спецотдел публичной библиотеки Салтыкова-Щедрина, сам читал, в архивах. Я ему верю, а почему бы и нет: это дело все любили, – и Боб грязно выматерился.

– Этого я не знал, – сказал Билеткин, – и это интересно.

– Учись, сынок, пока я живой, – сказал довольный Боб, так как Билеткина удивить, тем более в политике, было правда невозможно, и что-то новое ему выдать было трудно.

Боб подумал-подумал и вдруг вспомнил:

– Саш, а-а, мой ты славный, – заверещал он, – я ногти вчера постриг, так что гони два рубля, пива хочется!

Я рассчитался. У памятника платил Бобу деньги, чтобы его грязные ногти не нервировали меня. Боба политика в данном случае мало интересовала, по крайней мере, меньше, чем выпивка, поэтому они сразу отчалили пить пиво.

Я пошел на теплую лестницу, наверх. На нашем курсе в это время стало модно играть в карты. Естественно, что все шло от Юстинова и компании. Карты он обожал. Играли в «дурака», так как короче было и интереснее. Васильваикин и Юстинов резались каждый день, с момента прихода на занятия и до конца. Иногда в турнир вступал Боб, но не часто, ему было лень двигать карты руками. Он предпочитал время, проводимое в институте, пассивному отдыху, нежели активному.

А творилось там вот что: Юстинов с Васильвайкиным, конечно, играли в карты, сидя на лавке. Юстинов вел, и я стал наблюдать. Васильваикин был сильный игрок, но азартный, и падал в красивые, но рискованные дела, когда колода кончалась, а Юстинов выжидал и вроде остатки подбирал, поклевывая, и – выигрывал.

Я продолжал стоять и смотреть, как в стенах нашего божественного института играют в карты два студента, это было не совсем обычное зрелище, такого я не видел никогда раньше. Но это было только начало.

Юстинов уже много раз выигрывал, но при этом приговаривая, что Васильваикин сильный, конечно, игрок и это все случайность, что он выигрывает.

Мне казалось, он заводил его. Когда Васильвайкин проиграл все, плюс занятое тут же у Юстинова, последний мне сказал:

– Саш, давай сыграем. Ты как в «дурачка», карты тасовать умеешь?

Вопрос мне нравился самой оригинальностью постановки. Впрочем, играть я не хотел, у меня не было, во-первых, денег, а во-вторых, желания смотреть на последующие реакции и агонии Юстинова, если б он проиграл (как это было в кегельбане).

– Давай, чего ты, все равно делать нечего, по рублику партия, играем из пяти, разницу и платим.

Я сел, хотя сам не понимал зачем. Мы начали играть, я вдел Юстинова пять чистых раз, и после этого все и началось, на мою голову свалилось. Он положил пять рублей на кон и сказал, что это мои, но то была случайность, и он хотел бы отыграться. Опять из пяти партий. Я обыграл его снова. Начали новые пять партий, он положил еще пять рублей.

Васильвайкин сидел, наблюдал, комментировал, и все грешные страсти или страстные пороки горели на его лице.

– Ладно, Саш, – сказал Юстинов, – давай так: играем сейчас большую игру из десяти партий, кто выигрывает, тот и получает все; если ты выигрываешь, я тебе доплачиваю разницу в выигранных тобой и проигранных мной партиях, а если я выигрываю, то ты мне отдаешь все, что до этого выиграл, – он показал на пятнадцать, три по пять лежащих рублей, – плюс разницу тобой проигранную в десяти партиях.

– Что-то это очень по-еврейски, Андрюш, – сказал Васильвайкин, – выходит, он ставит на кон все – и что выиграл, а ты совсем ничего.