Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Собрание членов-пайщиков быстро уладило дела с владельцем газеты.

— Будешь голосовать, как держатель тридцати акций, — приказал Донкер Хенрику Рисслеру.

Рисслер отправился на собрание членов-пайщиков, прихватив с собой «Oscarssalen» Рюдберга, и послушно голосовал, как держатель тридцати акций, которых и в глаза не видел.

Такова история «Национальбладет», как рассказал ее Арвиду однажды вечером Маркель.

Арвид стоял у окна в комнате Торстена Хедмана. Он всегда ею пользовался, когда она пустовала. Но сейчас ему ровным счетом нечего было делать, он собирался уходить и оставил дверь в коридор открытой.

Смеркалось, и за окном густо падал снег.

Арвид думал о своем будущем. В рождественские каникулы он целиком посвятил себя газете, и ему тут нравилось. В газете было чему поучиться, не то что в гимназии. Газета давала ощущение полноты жизни, какого не давало преподавание. Но через несколько дней каникулы кончатся… Больше всего ему бы хотелось взять и написать ректору, что по таким-то и таким-то причинам он, мол, вынужден бросить практику. Правда, тут есть известная неловкость, ректор выказывал ему дружеский интерес и хвалил его педагогический дар. «Да вы прирожденный учитель», — сказал он ему, и Арвид даже несколько испугался… Но было и другое. Однажды у них с Донкером произошел разговор, из которого Арвид сделал вывод, что тот, назначая ему твердое жалованье, совершенно забыл о его учительстве. «А, — сказал он, когда Арвид ему это напомнил, — плюньте вы на учительство, господин Шернблум. Неужели вам неймется просиживать штаны за книгами из-за куска черствого хлеба?..» Все так сложно… Экономическое положение газеты представлялось ему весьма шатким. Дела поправились после «революции», спору нет. Но в редакции поговаривали, что наличные, которые Генри Стил вложил поначалу в дело, давно уж подтаяли, Предварительные расчеты Донкера оказались легкомысленными. Конечно, Стил посчитался с тем, что предварительные расчеты всегда легкомысленны. Но Донкер хватил через край. Так, во всяком случае, утверждал Маркель. Однажды он при Арвиде сказал Хедману: «Сегодня великий день: платят жалованье. Донкер разъезжает по городу и занимает для нас денежки. Он честный малый — это бесспорно!»

Арвид Шернблум не знал, как ему быть.

А снег все падал, все падал…

Что ж, пора идти. Но сперва надо кой о чем переговорить с Маркелем.

Он вышел в коридор. Там было темно. Он включил свет. И в дальнем конце коридора увидел стройную даму и мальчишку-привратника, показывающего ей, как пройти в редакцию.

И тотчас он узнал Лидию. Она уже шла ему навстречу:

— Мне надо поместить объявление, но я не знаю, куда обратиться…

Арвид еще не совладал с волнением.

— Я могу проводить, — сказал он.

— Благодарю.

— Но отчего такая спешка? Отдел объявлений ведь еще не закрывается… Не хочешь ли… Не хочешь ли посидеть у меня?

Лидия помешкала с ответом.

— Если это удобно, — потом сказала она.

— Конечно, удобно, — сказал он. — Я пользуюсь комнатой Торстена Хедмана, когда его нет. А он ушел и вернется только после спектакля.

Он тихо затворил за собой дверь. Небо за окном уже густо синело. Снег все падал, все падал.

Оба молчали, слова казались лишними. Потом молчание стало их стеснять. И вдруг он поцеловал ее. Долго не могли они оторваться друг от друга.

Лицо ее было еще мокро от снега.

Потом он спохватился:

— Не хочешь ли снять пальто?

— А можно? Вдруг кто войдет — что о нас с тобой подумают?

Арвид повернул ключ в замке.

— О, — сказал он. — Не бойся. Никто не войдет. Опять оба умолкли.

— Здесь ты и работаешь? — наконец спросила она.

— В отсутствие господина Хедмана. Если же он у себя, я сижу в большой редакционной комнате и строчу вместе с шестью другими канцелярскими крысами.

Она сняла пальто и осталась в простом черном платье, и оно очень шло к ее светлым волосам.

— А вдруг… А вдруг ты понадобишься и станут колотить в дверь?

— Не бойся, Лидия. У нас в редакции мало к чему относятся с уважением, но уж, во всяком случае, не станут колотить в запертую дверь. А о каком это ты объявлении говорила?

— Я ищу места. Ах, какое придется. «Помогать по дому». Что у меня за таланты? Я только и умею, что работать по дому,

Опять оба умолкли, А снег все падал, все падал. И густела темнота. Зажегся первый фонарь и закинул в комнату сноп света.

— Скажи, — прервал молчание Арвид, — помнишь, осенью я видел тебя в Зоологическом саду? С тобой еще был немолодой господин…

— А… так это же доктор Рослин.

— Как — Маркус Рослин, историк и археолог?

— Ну да. Он старый папин друг.

Снова замолчали. А снег все падал, все падал.

— Знаешь, — сказала она. — Весь тот вечер мне так хотелось тебя видеть, так хотелось. И я пошла к тебе и позвонила в дверь, но никто мне не открыл.

— Последние слова она произнесла совсем шепотом, уткнувшись светловолосой головой ему в грудь. Он погладил эти волосы.

— Я был дома. Но ты ведь только раз позвонила. И я не знал, что это ты.

— Зачем же звониться дважды? Я тоже не стану ломиться в запертую дверь.

— О, Лидия…

Он взял в обе ладони ее лицо, поднял его и заглянул ей в глаза.

— Можно я тебя спрошу о чем-то?

— Да?..

— Только обещай, что не рассердишься.

— Да?..

— Ты… Ты «невинная девушка»?

— Конечно.

— Ты сердишься, что я такое спросил?

В глазах у нее стояли слезы, она улыбнулась.

— Нет.

Оба замолчали. Все гуще и гуще становилась темнота. И снег все падал, все падал. Они сидели рядом. Ее голова опять была у него на груди. И он бессмысленно твердил ей на ухо ее имя: Лидия, Лидия, Лидия…

Потом он снова взял в свои ладони ее лицо и глубоко заглянул ей в глаза.

— Ты будешь моим добрым гением, моим ангелом! Хочешь?

Она осторожно отвела его ладони от своего лица.

— Мало ли чего я хочу, — сказала она. — Разве мне решать? Знаешь, что я подумала, когда прочла тогда твое письмо? Я подумала — мне не для чего себя беречь…

— Отчего же ты так подумала?..

— Ах… и зачем ты спрашиваешь.

Густела темнота. И снег все падал, все падал.

— Лидия. Ты ведь сама понимаешь, что о женитьбе я могу думать лишь как о далеком будущем.

— Да.

— Но ты бы не согласилась на тайную любовь, девочка моя?

Глаза ее блестели в темноте — огромные и полные слез.

— Нет, — сказала она. — Ты бы стал тяготиться мной. Что угодно, только не это! Ты бы тяготился мной!

Белые хлопья танцевали, блестели в столбе света и падали, падали.

Оба опять умолкли.

— Скажи мне. Арвид, — вдруг попросила она, — что справедливо? И что несправедливо?

Он долго думал.

— Не знаю, — потом сказал он. — Сегодня мы тут переводили памфлет «Я обвиняю» — Золя. Сегодня же он выйдет экстренным выпуском. Так вот в этом случае мне понятно, что справедливо и что нет. Но я бы просто не знал, как быть, если б мне поручили объяснять, ну, скажем, школярам на уроке, что такое справедливость и что такое несправедливость вообще…