Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

Она сидела, уткнувшись головой ему в грудь, и плакала, плакала. Она не слушала его. Она тряслась от плача. Потом вдруг высвободилась, встала и вытерла слезы.

Она стояла юная, тоненькая, и траур очень шел к ее светлым волосам.

— Я пойду, — сказала она.

Он тоже поднялся. И сказал после того, как с усилием оторвался от ее рта:

— Ты будешь моим добрым гением, я знаю.

Она надела капор и пальто. Они были совсем мокрые.

— Прощай, — сказала она.

— Свидимся ли?

— Не знаю…

Она взялась за дверную ручку, Арвид повернул ключ в замке.

— Не знаю, — сказала она.

И вдруг обвила руками его шею.

— Дай я скажу тебе что-то на ушко, — шепнула она. И сказала ему в самое ухо:

— Я бы хотела. Но я боюсь.

И, высвободившись, метнулась и коридор.

Однажды апрельским утром Арвид Шернблум получил письмо.

Он тотчас узнал почерк Лидии и нетерпеливо разорвал конверт. В конверте оказался лишь небольшой листок бумаги. С одной стороны она карандашом набросала пейзажик — осенняя равнина, голые ивы, отраженные тихой водой, темное небо, низкие тучи и стая перелетных птиц…

А на оборотной стороне листка, тоже карандашом, было написано:

И больше ни слова.

Что она хотела сказать? Что-то важное. Но что? Догадаться он не мог, а листок сложил и спрятал в записную книжку.

В тот год в самом начале апреля выдались погожие, весенние дни. Чуть подальше, за городом, еще лежали осевшие, серые сугробы, еще была зима, жалкая, старая зима. Но в городе улицы свежо и чисто блестели на солнце, Норстрем сверкал, бурлил и бело пенился, а в Королевском саду предприимчивые итальянцы в потертых пальто торговали воздушными шарами, синими, красными, зелеными, и окончательно верилось, что не на шутку пришла весна.

Однажды около трех часов пополудни Арвид брел по аллее Королевского сада. И вдруг нос к носу столкнулся с Филипом Стилле. Завязался разговор, и они пошли рядом.

— Спасибо тебе за венок, — сказал Стилле. — Очень мило с твоей стороны.

— Ну что ты, какие пустяки…

— Ты все еще учительствуешь?

— Нет, бросил. Ты не слыхал? Я в «Национальбладет».

— Слыхал, но я думал… Что ж, может, такая карьера и лучше.

Они увидели поодаль двоих высокого роста стариков, все расступались, давая им дорогу, и мужчины снимали шляпы. То был король в сопровождении королевского лесничего.

Оба умолкли. Филип Стилле, как видно, принадлежал к числу тех, кто ощущает известную приподнятость духа вблизи королевской особы. Арвиду Шернблуму просто в эту минуту ничего не пришло на ум. Когда король проходил мимо, оба обнажили головы.

— Что пишет тебе твой брат? — спросил Шернблум.

— О, у него там превосходное место, в какой-то крупной фирме. Он вполне обеспечен. И впрочем, — добавил Филип, — отец оставил не такое уж плохое наследство. Он ничего не откладывал, это мы знали, и не делал долгов, это мы знали тоже. Но у него к тому же оказалось небольшое собрание «старых мастеров», по большей части, разумеется, сомнительных или негодных, они достались ему чуть не даром. И вот две вещи проданы за очень хорошую цену на Буковском аукционе. Да еще кое-какие безделки и украшения, всего на восемь тысяч крон. Не так уж много, особенно если делить на троих. Но мы с братом живем своим трудом. А Лидия обеспечена.

Они расстались на углу Арсенальной. Стилле надо было в сторону Эстермальма, Шернблум никуда не торопился, но сказал, что ему пора в газету.

«Лидия обеспечена».

И какая-то странная, какая-то загадочная была у него улыбка, когда он это говорил…

Колокол часовни святого Иакова колотился и звенел. Хоронили старого ростовщика.

На площади Святого Иакова ему пришлось пройти мимо троих «мужей совета», как называли бы их в прежние времена. То был премьер-министр с министром юстиции по правую руку и военным министром, иссохшим ветераном франко-прусской войны, по левую. Он не раз уже видел всех троих из ложи прессы в старой ратуше. Вспомнив сочные истории в духе Декамерона, ходившие о странно безобразном и немолодом министре юстиции, Арвид не смог подавить усмешку. А следом на почтительном расстоянии трусила какая-то странная личность в чуть не до земли длиннополом серо-линялом сюртуке…

На площади Густава Адольфа Шернблум мгновение помедлил перед витриной своей газеты, где выставлялись на обозрение последние телеграммы. Самая свежая гласила: «Папа предложил свое посредничество Испании и Соединенным Штатам». Он представил их себе с отчетливостью видения: отмеченный иронией и истонченный редким долголетием профиль Льва Тринадцатого, каким он запомнился ему по многим репродукциям со знаменитого портрета Ленбаха, и президент Мак-Кинли, говорящая машина, наемник денежных мешков, защитник всех тех, для кого война — средство множить капиталы. Боюсь, подумал он, что этим господам нелегко будет договориться… А где-то на заднем плане картины теснились бестолковые, полупомешанные испанские гранды и генералы, для которых «честь Испании», а в сущности, их собственная честь составляла все и застила прочие ценности мира… Нет, думал он, Льву Тринадцатому с ними со всеми не совладать…

Вдруг ему на плечо опустилась тяжелая рука,

— Добрый день, дружище!

Барон Фройтигер!

— Добрый день… Какими судьбами? Так ты в городе?

— Как видишь. Не хочешь ли составить мне компанию? Выпили бы по стаканчику вина, или абсента, или чего пожелаешь. Обедать еще рано… Пойдем к Рюдбергу.

Они поместились на диванчике «У Рюдберга» на площади Густава Адольфа и принялись разглядывать прохожих. На этом самом диванчике Арвид не раз сиживал минувшей зимой за стаканчиком портвейна и вглядывался в мельканье незнакомых, а иногда вдруг знакомых лиц за завесой снега или дождя. Впервые сидел он тут в яркий и погожий апрельский день.

— Абсенту? — спросил Фройтигер.

— Пожалуй.

На столе явился абсент.

Фройтигер в окно рассматривал площадь.

— Дагмар Рандель прошла, — пояснял он. — Прелестная девица, но не в меру кокетлива, пора замуж. Сейчас у нее флирт с лейтенантом Варбергом. О, а вон и Мэрта Брем. До чего мила! Но прижила ребенка от одного медика: некий Томас Вебер — ужасный, впрочем, болван.

Арвид слушал рассеянно. Что ему до этих имен, которые он слышит впервые! Иное дело в Карлстаде, там он знал наружность и репутацию всех лучших девушек на перечет — а здесь-то он ни с одной не знаком!

— Ты, верно, забыл, что я сельский житель?

— Полно! Скоро заделаешься столичной штучкой, — отвечал на это Фройтигер.

— Кто это там? Не Снойльский? — спросил Шернблум.