Яльмар Сёдерберг - Серьёзная игра

— Позвольте представить, — сказал Маркель. — Господин Шернблум, сын одного из моих пятидесяти или шестидесяти кузенов, — господин Хенрик Рисслер, автор непристойного романа, хоть, на мой взгляд, непристойности в нем ровно столько, сколько необходимо, чтоб не заснуть над книгой.

Обменялись приветствиями, и Маркель повернулся к Шернблуму:

— Нет, ты только послушай! Как тебе известно, Рисслер один из самых случайных и ненужных сотрудников нашей газеты. Утром он принес сюда свой посильный вклад, рассказик на двадцать пять крон. Но наша касса, на беду, оказалась столь же пуста, как карман автора. И Донкеру пришла в голову спасительная мысль. Он решил прочесть творенье, прежде чем платить за него! Но Рисслер человек покладистый, он не оскорбился. Нет! Он является сюда среди ночи, чтобы узнать, ознакомился ли Донкер с его трудом и открыта ли касса!

— Милый Маркель, — ответил Рисслер. — Врать ты мастер, это всякий знает. А пришел я сюда исключительно потому, что не успел в кабак, — засиделся в гостях. Там, кстати, был и Донкер.

— А, у Рубина… Этот дурак пастор тоже там был?

— Какой-то был, я не разобрал имени. Маркель так и взвился.

— Ага! Ну что я тебе говорил, Арвид! Арвид кивнул.

— Ну нет, — ворчал Маркель. — Не напечатает он ее. Я уж позабочусь. Ваше здоровье, юноши!

— Твое здоровье. Что нового в деле Дрейфуса?

— Пока ничего. Почти неделя уж как брат Дрейфуса, Метью Дрейфус, обвинил Эстергази в фабрикации borde-reaun [9] Опись документов ( франц .). Речь идет о документах, анонимный автор которых предлагал выдать французские военные секреты Германии. . Согласно парижским газетам, готовится новый военный суд. Для проформы. Я это вычитал между строк.

— Странно, — сказал Рисслер. — Я ведь недавно был в Париже, третьего дня вернулся. Так там по всем бульварам газетчики орут: «Шерер-Кестнер [10] Шерер Кестнер Огюст (1833–1899) — французский политический деятель, сторонник пересмотра дела Дрейфуса. спал с негритянкой!» Шереру-Кестнеру небось лет семьдесят, и он довольно побаловался на своем веку. Но ума не приложу, каким образом это доказывает вину Дрейфуса…

— Тсс. Кто-то идет… Маркель замер, вслушиваясь.

В самом деле, в коридоре послышались осторожные шаги. Слабо взвизгнула дверь. Шаги уже в комнате патрона. В двери соседней комнаты повернулся ключ.

Арвид глянул на часы. Было четверть второго.

— Тсс! — снова шепнул Маркель. — Он привел подружку.

Слышно было, как за стеной прошуршало платье.

— Ну, ваше здоровье! — вдруг почти крикнул Маркель.

Снова стало тихо. А затем уже не приглушенные шаги проследовали из комнаты патрона в коридор и к комнате Маркеля. И в дверь заглянул господин Донкер.

— Добрый вечер, — сказал он. — Осмелюсь ли обратиться к обществу за небольшой личной услугой?

— Выкладывай, — ответил Маркель. — Но, может быть, сперва выпьешь с нами?

— Нет, благодарю. Я хотел лишь справиться, нельзя ль перенести прелестное собранье куда-нибудь подальше, ну хоть бы в другой конец коридора?

— Отчего ж, — возразил Маркель. — Но при одном условии!

— Ну?

— Что поповскую статью никогда не напечатают! Никогда!

Доктор Донкер фыркнул:

— Маркель, милый, на кой черт мне эта статья? Делай с ней, что хочешь. Ради Бога!

— Прекрасно. Договорились. Не забудь, у меня двое свидетелей!

С бутылками и стаканами в руках процессия проследовала вдоль коридора, тускло освещенного одинокой лампой. Доктор Донкер с порога смотрел ей вслед. Маркель обернулся и произнес театральным шепотом:

— Конечно, излишне спрашивать, не выпьешь ли ты с нами?

— Благодарствую, — отвечал доктор Донкер.

Возвращаясь домой, Арвид Шернблум подцепил девицу. Точнее — она его подцепила.

Выпали горы снега, и сразу, уже с первых дней декабря, настали холода. В такой холодный день хоронили старого Стилле.

Арвид послал венок на гроб и пошел на Новое кладбище, чтоб взглянуть на Лидию.

Он встал вместе с другими неподалеку от входа в часовню. Он узнал кое-кого из художников, почти всех убеленных сединами, и ректора Академии художеств с орлиным профилем, лучшего в своем поколении шведского живописца. Были тут и любопытные, но немного.

Скоро показалась похоронная процессия, кони переступали степенно, и разубранный серебром катафалк, уныло напоминавший о былом вкусе и давней пышности, поблескивал в бледном декабрьском луче. Грубые руки в белых рукавицах сняли гроб, все вышли из карет и пошли за гробом. Лидия шла молодо и стройно, слегка наклонив головку под вуалью. Рядом с ней брел Филип — бледный, а нос приморожен. Отто не было — ах, да, он же собирался в Америку. Стало быть, уже уехал.

Арвид, увидя гроб, обнажил голову и еще стоял с шапкой в руке, когда мимо прошла Лидия. Но она опустила веки и ничего вокруг не видела. В часовню вошли родные и ближайшие друзья, потом ректор Академии и художники, и дверь затворилась.

Арвид повернулся и зашагал к воротам.

Ему вспомнился «Блудный сын» из Национального музея. Снежно-зимняя грусть кладбищенских сумерек в точности повторяла основной тон картины.

Он остановился перед высоким могильным камнем с бронзовым барельефом. Позолота букв стерлась, но еще легко читалось имя — Эмануэль Донкер. Дед патрона, известный химик. И правда — профиль чем-то напоминает нынешнего господина Донкера.

Арвид вдруг расхохотался. Он вспомнил, как третьего дня утром с интересом, несколько больше всегдашнего, развернул газету, — он искал некролог и свою рецензию. Но первой ему в глаза кинулась статья пастора — на весьма почетном месте! Потом, разумеется, он нашел и то, что искал. Некролог исказили, дурацкие опечатки. Он отчетливо вспомнил, что видел их в верстке и даже исправил, но забыл послать наборщикам… А его рецензия… «Ее Маргарита будто с самого рожденья помешалась». На газетной полосе это выглядело еще отвратительней, чем в рукописи. Он почти испугался — и это я, я насочинил такую бессовестную, грубую чушь! И ведь хотел исправить, но что-то отвлекло меня, и я все позабыл…

Он медленно брел между могил, подняв воротник.

Он снова расхохотался. Он вспомнил, как, придя в редакцию, спросил Маркеля, отчего все же опубликована статья пастора.

— Объяснение тут одно, — сказал тогда Маркель. — Раз в жизни я поверил ему на слово. И ведь при двух свидетелях! И преспокойно болтал и выпивал себе с тобой и с Рисслером. А Донкер-то возьми и вспомни, что пастору он тоже твердо обещал статью напечатать! Покуда его мадам расшнуровывает корсет и спускает панталоны, его вдруг осеняет, что у нас мало епископов. Он звонит наборщику: статью — печатать! И ее помещают. Он же человек деловой. Да и как на него злиться? Я стал было распекать его за жульничество, а он мне в ответ: «Милый Маркель, в моем вчерашнем положении любой наобещает все, что угодно!» И тут он прав, ничего не скажешь…