Владислав Реймонт - Комедиантка

Янка не хотела пить, но Глоговский просил и кричал на нее:

— Будете пить, и баста! На таких благородных похоронах, как сегодня, вы должны выпить…

Янка выпила сначала совсем немного, потом пришлось пить еще; к тому же она почувствовала, что это благоприятно действует на нервы, проходит лихорадочное напряжение и уже нет боязни за судьбу пьесы.

После множества блюд официанты выставили батарею бутылок с вином и ликерами.

— Есть с кем сражаться! — весело кричал Гляс, бряцая ножом по бутылке.

— Пожалуй, падешь жертвой собственной победы, если и дальше с таким жаром будешь атаковать.

— Разглагольствуйте себе, а мы пьем! — вмешался Котлицкий, поднимая рюмку. — За здоровье автора!

— Подавись ты, дикарь! — буркнул Глоговский, поднимаясь и чокаясь со всеми.

— Да здравствует наш славный автор, и да создает он каждый год новые шедевры! — крикнул Цабинский, уже изрядно захмелевший.

— Ты, директор, тоже каждый год создаешь шедевры, но я об этом никогда не кричу.

— Да, да, господа, с божьей и людской помощью! — смиренно согласился Цабинский.

Зажецкая расхохоталась, не удержались и остальные.

— Дай я тебя обниму! Хоть раз не соврал! — похвалил его Гляс.

Цабинская покатывалась со смеху.

— Здоровье директора и его супруги! — провозгласил Вавжецкий.

— Пусть здравствуют и создают с божьей и людской помощью побольше шедевров!

— За здоровье всей труппы!

— А теперь выпьем за… публику.

— Позвольте. Раз я тут единственный ее представитель, значит, мне и все почести. Подходите с трепетом и пейте за мое здоровье. Можете даже поцеловать меня и просить о милостях: прошения рассмотрю и, чем смогу, помогу! — развеселился Котлицкий.

Он взял рюмку, стал у зеркала и ждал.

— Какая спесь, боже мой! И я первая жертва, — произнес Глоговский.

С полной рюмкой, уже покачиваясь, он подошел к Котлицкому.

— Милостивая государыня! Я даю тебе пьесы, написанные кровью и сердцем, оценишь ли ты их по справедливости? — вопрошал он патетически, целуя Котлицкого.

— Если ты, уважаемый автор, будешь писать для меня, если не будешь оскорблять меня грубостью и будешь считаться со мной и сочинять только для меня, чтобы я могла веселиться и развлекаться, я принесу тебе успех.

— Пинка тебе хорошего, и чтоб ты сдохла, — сердито проворчал Глоговский.

Подошел Цабинский.

— Уважаемая публика! Ты солнце, ты сама красота, ты всемогуща, мудра и всезнающа! Для тебя живут, играют, поют Мельпоменовы дети! Скажи, ясновельможная, почему ты с нами так неласкова? Прошу тебя, лучезарная, сделай так, чтобы театр каждый день был полон.

— Любезный! Имей запас денег, когда приезжаешь в Варшаву, большой репертуар, отборную труппу, отличный хор, играй то, что мне нравится, и касса твоя будет ломиться от золота.

— Уважаемая публика! — с пафосом произнес Гляс, целуя Котлицкого в подбородок.

— Говори! — разрешил Котлицкий.

— Почтенная женщина! Награди меня деньгами, а себя вели обрить, в желтый кафтан нарядить, зеленой бумагой оклеить, а мы уж сами отправим тебя куда следует,

— Ждет тебя, сынок, delirium tremens. [33] Белая горячка (лат.).

— Топольский, твоя очередь!

— Оставьте меня в покое! Хватит с меня вашего балагана!

Директорша тоже отказалась; Зажецкая присела в кокетливом реверансе и потрепала Котлицкого по щеке.

— Моя дорогая! Моя золотая! — нежно щебетала она. — Сделай так, чтобы Вавжек не влюблялся всякий раз в новую, и, видишь ли… еще мне очень хочется иметь браслетку, зеленый костюм на осень, шубку на зиму, и… сделай так, чтобы директор платил…

— Получишь чего пожелаешь, потому что желала искренне, вот тебе адрес.

Он подал свою визитную карточку.

— Чудесно! Браво!

— Майковская, можете подойти — заранее обещаю многое.

— Ты старая лицемерка! Всегда обещаешь много, но никогда ничего не даешь! — сказала Меля.

— Гарантирую тебе… дебют через год в Варшавском театре и верный ангажемент.

Майковская небрежно повела плечами и села.

— Панна Орловская…

Янка встала; голова у нее кружилась, но эта шутка казалась такой забавной, что она подошла и попросила:

— Хочу лишь одного — играть. Пожалуйста, пусть мне дадут роль!

— Уговорим директора дать тебе роль.

— Ах, прекратите, это уже скучно… Котлицкий! Иди сюда, выпьем еще.

Пили уже не стесняясь. Комната наполнилась шумом и табачным дымом. Каждый доказывал свое, в чем-то убеждал соседа, и все уже порядком охмелели и несли несусветную чушь.

Майковская, опершись о стол и отбивая ножом такт на бутылке шампанского, пела. Директорша громко спорила с Зажецкой и не переставая пила малагу. Топольский тоже пил и о чем-то сосредоточенно думал. Вавжецкий рассказывал Янке анекдоты, а Глоговский, Гляс и Котлицкий спорили о публике.

— Я вам кое-что спою на эту тему, — предложил Гляс.

Его не слушали, все были заняты спором.

Янка смеялась, пререкаясь с Вавжецким, и уже плохо соображала, что с ней происходит. Комната начинала кружиться, свечи казались большими, как фонари; безумно хотелось танцевать, огромные зеркала чем-то напоминали озера, и появлялось желание бросать в них бутылки.

Янка тщетно силилась понять, о чем говорит Глоговский, а тот, опьянев, раскрасневшись, со взлохмаченными волосами и галстуком на спине, громко кричал, размахивая руками и воображая, что стучит кулаком по столу, бил Гляса в живот и сплевывал на колени Цабинскому, который дремал рядом на стуле и только бормотал: «Позвольте!».

Но Глоговский не слушал никого, кроме самого себя.

— К черту мнение зрителя. Пьеса — дрянь, я вам говорю!.. А если кто и кричал… вы говорите, они правы, но правда на моей стороне. Вас тысяча, значит, в тысячу раз трудней сказать правду… Один человек это личность, а толпа — стадо, которое ничего не понимает…

— «Громада — великий чоловiк!» — говорит пословица, — многозначительно изрек Котлицкий.

— И говорит глупость! Толпа — это только громкий вопль, она вводит в заблуждение, создает галлюцинации.

— Дорогой мой, ты аристократ и индивидуалист.

— Я Глоговский… Глоговский, мой уважаемый, от колыбели до могилы.

— Что это значит?

— Понимай как хочешь.

— Это не так просто.

— А что ты думаешь, уважаемый филистер, моя душа — одноклеточный организм, ее можно взять на ладонь, сдавить, осмотреть и определить, из какого она материала?! Пожалуйста, без этикеток, пан Котлицкий. Долой классификацию! Вам бы только сортировать, больше вы ничего не умеете!

— Маэстро, ты дьявольски самоуверен.

— Дилетант, я просто сведущ.

— Черт побери! Столько сумасбродства в таком хилом теле, — удивленно воскликнул Гляс, похлопывая Глоговского по груди.