Владислав Реймонт - Брожение

— Однако вы действительно начали нежно ворковать, — заметила Янка, сидевшая все время молча; она уже несколько раз пыталась принять участие в разговоре, но была не в силах вымолвить ни слова.

— А разве мы не очень умело это делаем? — спросил он, не глядя на нее.

Янка принужденно засмеялась.

— Вы, разумеется, да. Если бы за достижения в этой области полагалась медаль, вас бы наградили в первую очередь, — сказала она резко и встала. Сегодня ее раздражал его циничный тон; кроме того, она чувствовала какой-то страх, глухую тревогу перед тем, что должно было случиться. «О чем он будет говорить со мной?» — спрашивала она себя, и тысячи мыслей роились в голове. Она догадывалась, что он ей скажет, и ее охватывала дрожь неизведанного наслаждения.

— К сожалению, во флирте, как и во всем прочем, я только дилетант, — ответил Витовский.

Она промолчала и пошла в столовую, где Янова с Бартеком накрывали на стол. Проходя мимо окон, она увидела отца.

Орловский, забытый в своей загородке, приплелся на веранду и, сгорбившись, сидел там мокрый, продрогший до костей.

— Янова, Бартек, почему отец в такую погоду сидит на веранде?

И она помогла им отвести отца в комнату.

— А кому же заботиться о нем, когда барыня-дочка целыми днями то на прогулке, то с гостями, — прошипел старик Гжесикевич и так облокотился на стол, что несколько тарелок со звоном полетели на пол.

— Это никого не касается. А почему вы, отец, являетесь сюда пьяный, да еще тогда, когда здесь полно гостей? Вот уж, действительно, стыдно.

— Что мне гости, я тут хозяин; кто этого не понимает, тот пусть убирается ко всем чертям! Мать, — заорал старик, стуча кулаком по столу; но перед ним стояла не его жена-старуха, а дрожащая от злости Янка.

— Я сейчас позову маму, пусть она велит отвести вас к колодцу, чтобы вы протрезвились немного.

— К колодцу! Меня… Как свинью! Да это же конец света, разрази меня гром! Видали, меня, хозяина, и вдруг к колодцу! А, скотина! Убирайся вон!.. Мать!

Янка, не слушая больше, пошла к Анджею, и тот велел увести старика во флигель.

Янка пригласила всех к столу. Случилось так, что они с Витовским шли последними. Оба молчали. Проходя через длинную полутемную комнату, Витовский вдруг взял Янку за руку и властно шепнул:

— Я приду сегодня в сад под ваше окно, вы должны меня выслушать, должны… — Он пошел к гостям, а Янка с минуту стояла, словно оглушенная, едва не лишившись чувств.

— Яня! — позвал Анджей, входя в комнату через другие двери. Он видел, как Витовский говорил с ней, услышал даже звук его голоса, но не разобрал слов. Ужасное подозрение мелькнуло у него.

— Иди ужинать! — тихо сказала Янка.

В течение всего ужина она двигалась словно во сне, смотрела, ничего не видя, слушала, не слыша, говорила, не понимая собственных слов. Она то невпопад смеялась, то впадала в апатию, из которой ее выводили глядевшие на нее в упор пламенные глаза Витовского; когда она время от времени заглядывала в эти огромные, глубокие, как пропасть, глаза, сердце ее учащенно билось, она замирала, теряла силы и сидела покорная, готовая ко всему.

После ужина, когда все пошли спать, Витовский, прощаясь, так сильно сжал ей руку, что она пришла в себя. Янка, дрожа от страха, хотела просить его, чтоб он не приходил, но говорить было невозможно: Анджей холодно смотрел на них, тут же стояли Волинские, и каждое слово, каждый жест могли быть замечены. Она смотрела на него с испугом и отчаянием, но он, не обратив на это никакого внимания, уехал.

Янка еще долго сидела у Хелены, сама раздела и уложила в постель детей. Она оттягивала время, лишь бы не идти в свою комнату. Она двигалась как в полусне, выдумывала различные предлоги, чтобы остаться; но, заметив наконец, что Хелена засыпает от усталости, отправилась к себе.

«Опущены ли жалюзи?» — думала Янка и ухватилась за эту мысль, словно от этого зависела вся ее жизнь. Янка остановилась у двери, страшась войти; ей показалось, что она видит за окном лицо Витовского, слышит его голос. Она была близка к обмороку; она жаждала и боялась увидеть его.

Наконец она поборола страх и вошла.

Окно не было завешено. Янка в испуге вскрикнула и долго смотрела в черную дождливую ночь. На столе мерцала лампа; в комнате стояла тишина; разостланный на полу мех заглушал шаги. Янка обвела глазами комнату, в сотый раз скользя взглядом по светло-голубым чехлам мебели: и огромной кровати под голубым балдахином, по безделушкам, расставленным на бюро и туалетном столике, и наконец, с каким-то щемящим облегчением, взгляд ее остановился на окне, похожем в эту минуту на зияющую дыру в стене.

Стояла такая тишина, что слышно было потрескивание свечей на туалете, шум деревьев в парке, плеск воды в озере и монотонный ропот дождя, который не прекращался ни на минуту; до нее долетали печальные, разбитые на атомы, отголоски дня, которые рассыпались стихающим эхом по парку. Несколько раз порывалась она закрыть окно и не могла; она боялась пошевелиться, не отдавая отчета в том, что с ней творится, что может произойти. Одно лишь чувствовала она — ее подхватил страшный вихрь, вырваться из которого не было возможности.

Вдруг до нее долетел слабый, едва уловимый скрип шагов. В другое время она бы ничего не услышала, но сейчас каждый шаг отзывался в голове болью; она вскочила и, не соображая, что делает, неожиданно для себя позвонила. Звук колокольчика привел ее в себя; она готова была отдать полжизни, чтобы заглушить его.

— Разве ты не спишь? — спросил вошедший Анджей.

— А… да… нет, нет, не могу уснуть, — с трудом выдавила из себя Янка и задрожала, так как шаги приближались. Она смотрела то в окно, то на мужа, с неописуемым ужасом и болью.

— Что с тобой, милая, ты так странно выглядишь! — спросил он мягко; доброе сердце его победило, он забыл все подозрения, все свои мучения, пораженный ее странным состоянием. Он подсел к ней, взял ее холодные руки и принялся осыпать их поцелуями.

— Что с тобой, Яня? — спрашивал он, обнимая ее, целуя ее глаза, губы, лаская ее, как больного ребенка. Она принимала эти ласки, не замечая их, и все смотрела в окно, вслушивалась в приближающиеся шаги.

— А! — вскрикнула она, вырываясь из его объятий: силуэт Витовского мелькнул за стеклом и исчез в темноте.

— Ты видишь кого-нибудь в окне? — спросил он и посмотрел в том направлении, куда были устремлены ее широко открытые от ужаса глаза.

— Нет, мне, видимо, показалось… Я устала… Это нервы…

— Я закрою окно! Сколько раз я говорил, чтоб закрывали ставни. — И он поднялся.

— Я сама! — крикнула она; у нее мелькнула мысль, что, опуская жалюзи, он заметит Витовского. Она вскочила и дернула за шнурок, но жалюзи, зацепившись за вазу с цветами, до конца не опустились: внизу осталась большая, во всю ширину окна, щель, через которую можно было видеть все, что происходит в комнате.