Владислав Реймонт - Брожение

— Не сметь уходить со службы без моего разрешения! Не сметь! Вот напишу рапорт, сниму с работы, выгоню ко всем чертям, тогда будешь знать как самовольничать! — кричал Сверкоский, краснея от злости и подскочив с кулаками к испуганному сторожу, который стоял перед ним навытяжку, рука к козырьку.

— Пан Сверкоский, успокойся! — сказал Стась, взял его под руку и увел. — Ну чего ты кипятишься? Стоит ли портить нервы из-за такого пустяка?

— Сволочи, хамье, важных панов из себя корчат, собаки! Приезжает тут последняя тварь, а эта дура летит ей руки целовать, прощаться… Чтоб вас черти взяли!

— Тише, пан Сверкоский, тише! Не дай бог услышит кто и донесет Гжесикевичу, вот будет скандал!

— Плевать я хотел на этого хама, вора, мошенника. Ему все равно не миновать виселицы.

— Можешь болтать сколько влезет, я не хочу тебя слушать, — сказал Стась и, покинув Сверкоского, спустился с насыпи и пошел к лесу.

Сверкоский свистнул собаку и, когда она подбежала, принялся стегать ее ремнем.

Услышав вой пса и крики Сверкоского, Стась заткнул уши ватой и прибавил шагу — он не любил таких сцен: они волновали его и, как правило, плохо влияли на желудок и сон.

Еще издали Стась увидел сидевшую на веранде Зосю и принялся махать ей шапкой. Зося выбежала ему навстречу. Скрытые огромным кустом сирени, они принялись целоваться.

— Я написал уже маме об отпуске, она ни о чем не догадывается; я даже обещал приехать к ней на все это время, — и он захохотал.

— Стасик, как можно обманывать маму!

— Но ведь я же мужчина! — Он с достоинством выпрямился. — Раз иначе нельзя, придется обмануть.

— А если она узнает обо всем и приедет?

— Тогда… тогда… Нет, я не позволю больше обращаться с собой как с ребенком! — крикнул он очень громко, даже слишком громко.

— Стасик! — начала она, накручивая на палец локон и лукаво поглядывая на него.

— Я слушаю! — ответил он приглушенным голосом.

— Помни, надо быть мужчиной, всегда, всегда… Не следует бояться мамы; ты должен любить меня и слушаться, хорошо?

— Зося, разве ты не видишь, что я мужчина и люблю тебя! Ведь я сам приписался к вашему приходу, заплатил за оглашение и попросил отпуск. Вот обвенчаемся и уедем! Я так люблю тебя, так люблю!.. — В голубых глазах его засверкали слезы.

Она прильнула к нему и стала пальцами перебирать его растрепанные волосы. Стась обнял ее, стал целовать лицо, глаза, губы, волосы и со слезами пролепетал:

— Моя золотая Зося, моя добрая, моя любимая, самая дорогая, святая, ненаглядная.

— Дети, идите домой! — загремел с веранды бас Осецкой, отозвавшись эхом в лесу.

Они взялись за руки и пошли.

Осецкая за последнее время пополнела, ее волосы еще больше поседели, а лицо порозовело. Она строго поглядела на Стася и, когда он, здороваясь, поцеловал ей руку, ущипнула его за щеку.

— Не парень, а репа! А в лес, детки, только после свадьбы, после свадьбы. А сейчас, мой дружок, от невесты подальше… Ну, раз я говорю — подальше, значит, подальше! — крикнула она, багровея по обыкновению.

— Но ведь я не возражаю, — заметил Стась.

— Глуп ты еще, мой милый. Франка, приведи к обеду Толю! — загремела она.

— Не сердитесь на меня. Получу отпуск самое позднее в пятницу, а в субботу обвенчаемся и сразу же уедем на две-три недели.

— Хорошо, мать я возьму на себя и предупрежу ее обо всем; ну, раз я говорю — предупрежу, значит, все будет в порядке.

— Спасибо вам.

Они вошли в дом.

В конце июля Гжесикевичи вернулись из Италии. На станции их никто не встречал: они не предупредили о приезде. Они вышли на перрон, по которому важно прогуливался Стась в красной фуражке и белых перчатках, — он замещал начальника. Ярко светило солнце, наполняя воздух томительным зноем. Янка удивленным взглядом повела вокруг.

— Как здесь тихо, непривычно, будто что-то изменилось.

— Да ведь это Буковец, а не Италия! Буковец! — засмеялся Анджей, с восхищением глядя на лес и жадно втягивая в себя насыщенный его живительным ароматом теплый воздух. Душа его трепетала от радости: он так был взволнован, что выронил из дрожащих рук коробки и свертки, подобрал их и снова рассыпал. Подошел Стась. После отхода поезда он поспешил удалиться в канцелярию, делая вид, будто не узнал Янку и Анджея, но вскоре возвратился, еще более красный и более величественный.

— Приветствую дорогих гостей, вернувшихся из столь далекого и столь приятного путешествия, — важно начал Стась, но его прервал Рох: он беспрерывно кланялся Янке и слезливо бормотал:

— Барышня… Барышня… Благодетельница наша… А пан Петр с хозяйкой из Кросновы уехали… Я вчера их видел в Буковце… Верно говорю, видел…

— Собери, Рох, вещи и ступай! — с важностью произнес Стась. — Ну, как ваше здоровье, как отдыхали?

— Спасибо, спасибо. А что у вас слышно, пан Станислав? Как здоровье мамы?

— Благодарю, и мама здорова и жена…

— Вы женились?

— Да, месяц спустя после вашего отъезда я вступил в законный брак с панной Зофьей Осецкой! Взгляните, она вам кланяется.

— Добрый день! — закричала Зося из окна бывшей квартиры Залеских. Через минуту она сбежала вниз, бросилась в объятия Янки и расцеловала ее как старую подругу.

— А на мою долю полагается хоть один поцелуй? — пошутил Анджей.

— Как чудесно вы оба выглядите! Я тоже собиралась со Стасиком, со своим мужем, поехать после свадьбы за границу, но… но… А в Италии очень красиво?

— Очень.

— Вы были в Риме. Мы видели ваши письма.

— Да, были. Есть тут чьи-нибудь лошади? — обратилась Янка к Анджею с нетерпением.

— Все готово, можем ехать.

— А вы папу римского видели?

— Видели. Извините, пани Зося, но мы очень устали и торопимся домой. Мы вам все расскажем, только не теперь.

— О, конечно! Если позволите, мы как-нибудь приедем к вам послушать.

— Приезжайте, мы всегда дома.

— Рох, зайдите завтра к нам в Кроснову, я кое-что привезла для вас из Рима, — сказала Янка, усаживаясь в бричку, запряженную низкорослыми лошадьми в холщовой сбруе.

— Из Рима!.. Э… Из Рима, для меня… О господи! — бормотал Рох, кланяясь удалявшейся бричке.

— Погоняй! — крикнул Анджей кучеру. Понурив голову, лошади лениво плелись по дороге.

— Что ж гнать-то, вон жара какая! Эй, милые, пошли! — крикнул кучер, свистнув кнутом и дернув вожжи. Лошади побежали, и бричка запрыгала по камням и выбоинам, но вскоре замедлили шаг и снова поплелись по узкой лесной дорожке. Сквозь ветви деревьев, повисших сплошным шатром над дорогой, с трудом пробивались солнечные лучи и ложились яркими пятнами на дорогу, на мох, на пни, создавая всюду причудливую игру арабесок.

— Вот это уж лес так лес! — заметил довольный Анджей.

— Да, лес! — тихо отозвалась Янка и сонным взглядом скользнула по могучим дубам, по величественным соснам, которые, как медные колонны, вставали бесконечными рядами, подпирая, казалось, небо; по тихим зеленым полянкам, по заросшим топям, где галдели птицы, по каменным глыбам, видневшимся из-за деревьев и покрытым кустами ежевики. Лес стоял тихий, разморенный июльским зноем, пахнущий смолой, травами и дубовой корой. В чаще изредка перекликались птицы, где-то далеко ссорились сороки, да дятел, сверкая радужным опереньем, мелькал под ветвями. На мгновение деревья начинали шуметь, потом опять все замирало в дремоте.