Владислав Реймонт - Брожение

«Да, лес», — думала Янка, а у самой перед глазами стояли стройные пальмы, лазурь Неаполитанского залива, другая зелень, другое солнце, другой воздух. Этот лес, который она так любила, показался ей теперь таким мрачным, холодным, диким. Ее снова охватила тоска, встали призраки прошлого, набрасывая на ее душу тень воспоминаний. Она словно пробудилась; прежняя жизнь, о которой она почти не думала там, в Италии, предстала перед ее взором.

— Как здесь темно, — произнесла она вздрагивая.

— Не гневи бога! Посмотри, как ярко светит солнце!

— Не так, как в Неаполе или в Палермо!

— Не вижу разницы. И, скажу откровенно, я счастлив, что вернулся домой. Надоела мне Италия. Это мертвый, а не цветущий край, это…

— Не будем говорить об этом, хорошо?

— Я знаю, что Италия тебе очень понравилась, ты готова была восхищаться каждым замшелым камнем… Ну, ну, не хмурься, лучше взгляни на меня.

Янка посмотрела на него взглядом, полным сожаления и горечи, которую скрыть была не в силах.

— Не стоит сердиться на меня за эти резкие слова, хотя бы потому, что они искренни.

— Я не сержусь.

— Вот и хорошо. Мы едем к себе домой. Разве ты не рада?

— Да, очень.

— Я долго ждал этого дня: теперь мы сможем жить одни, нас не будут стеснять ни посторонние люди, ни чужая страна, ни жизнь в гостиницах, которую я терпеть не могу, мы не станем больше спорить о произведениях искусства и ссориться из-за них. Да, я ненавижу гостиницы, где жизнь проходит на глазах у всех, где распорядок дня определяет «Cook's Limited», [23] Английское бюро путешествий Кука, имевшее филиалы во всех странах. где на все постоянные цены, где все рассортировано, объяснено и обозначено в «Путеводителе» Бедекера, [24] Бедекер Карл (1801–1859) — немецкий книгопродавец, издатель популярных туристских путеводителей. где человек никогда не может чувствовать себя свободно, быть самим собой. Там чужой, далекий мир, а мне не хватало этих лесов, этой земли! Я родился здесь, и все это мне дорого! — Он обвел вокруг рукой и растроганно посмотрел на широкие поля, которые открылись перед ними, когда они выехали из леса.

— Это уже Кроснова? — спросила Янка, слегка встревоженная.

— Да, это наш дом.

— Наш дом, — как эхо повторила она. — Кроснова! — и с каким-то непонятным страхом окинула взглядом длинную липовую аллею. Она не почувствовала зноя, который жег их, когда они выехали на простор залитых солнцем полей. Ее вдруг охватило беспокойство.

— Наш дом! — твердила она, и ее тревога росла. Ей показалось, что эти обрамляющие поля леса, сомкнувшись вокруг, отгородили ее от всего мира, насильно заперли в тесной долине, где ей предстояло теперь жить, да и само поле, которое золотилось спелой пшеницей, пестрело алыми маками и лиловой викой, звенело ог стрекота кузнечиков и крика перепелов, заключало ее в свои объятия так крепко, что она задыхалась от безотчетного страха и боли.

Анджей смотрел на жену, но не мог понять — отчего нахмурено ее бледное, прекрасное лицо. Он радовался возвращению и был уверен, что будет счастлив с Янкой, что теперь она оценит его любовь; но все чаще отзывалась в его сердце обида на ее равнодушие, холодность, преодолеть которую он был не в силах, даже на надменность, от которой он робел, прерывая на средине восторженную тираду. Тогда он сидел хмурый, глядел на Янку с упреком, но долго выдержать так не мог — ведь кругом были его земля, его поля.

— Убирают пшеницу! — воскликнул он, привстав в бричке. — Прекрасная погода, как раз для уборки! — И взглядом стал следить за жнейками, работавшими недалеко от дороги. Шестерни грохотали, и их острые зубья сверкали, как молнии, на золотистом поле. Всюду возвышались похожие на пирамиды скирды, красные платки баб алели, как маки. Воздух едва заметно дрожал, и хилые придорожные груши сонно шелестели пыльными листьями.

— Валек, давай сюда! — крикнул Анджей мужику, гарцующему на лошади около одной жнейки. — Я только взгляну, что здесь творится, и сейчас же приеду, — бросил Анджей выскакивая из брички.

Янка кивнула, поглядев на Валека, который уже мчался во всю прыть по полю, словно жокей на бегах.

Янка поехала к усадьбе одна. Ее никто не встретил, двери были заперты, окна плотно закрыты, а на дворе, кроме кур и слепой собаки, которая разлеглась у подъезда в тени колоннады, никого не было.

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — крикнул возница.

Пришлось звонить минут десять, наконец прибежал запыхавшийся Бартек, в одних штанах и рубахе; с него ручьями текла вода, он поспешно вытирался курткой.

— Я только пошел выкупаться, такая жарища, с ног валит… — оправдывался он, со страхом посматривая на Янку.

— Ну ладно, открывай двери.

— Ключи у Яновой, сейчас сбегаю. Это все Ендрек Рафалов виноват, конюх, спрятал мою одёжу в кустах; уж я ему за это, собаке, всыпал, вдруг слышу зовет кто-то…

— Ну хорошо, хорошо, ступай поищи Янову.

— Я тут, тут, барышня! — издалека крикнула Янова и, вытянув руки, помчалась к Янке, точно наседка к своему цыпленку; она упала к ее ногам и радостно забормотала: — О господи Иисусе, барышня моя, ждали-то мы вас день и ночь! Со старой хозяйкой к мосту выходили, все думали, может, сегодня приедете. О господи, а выглядите-то вы будто картинка, а загорели-то — булочка румяная, — тараторила она, открывая двери и помогая вносить вещи. Каждую секунду она кланялась Янке в ноги, целовала ей руки, не помня себя от радости.

— Как здесь душно! Бартек, открой окна.

— Ах, барышня моя золотая, дорогая моя!

— Старая хозяйка дома?

— В деревне она, у Адамки, та с утра рожает, а доктора… — начал было Бартек.

— Видали вы его! Вот глупый мужик, плетет сам не знает что, а ну, ступай на кухню да разожги плиту! — закричала Янова, выталкивая Бартека. — Все ушли на поле, а старая хозяйка в деревне у больной бабы. А я в огород за огурцами ходила, вот и не застала меня барышня дома.

— А как ваша дочь? Она уже в Зеленках?

— Здесь она, здесь, — почти простонала Янова. Губы у нее задрожали, дряблое лицо как-то сразу обмякло и стало похоже на морду мычащей коровы, у которой отняли теленка.

Янка не стала больше слушать Янову и пошла осматривать дом. Ее окружала печальная тишина пустого и потому как бы умершего жилища. От сумрачных просторных комнат с опущенными шторами, от синей обивки на стенах, от старомодной мебели исходил запах плесени и запустения.

Янка долго ходила по комнатам, но никто не появлялся; лишь со двора доносилось кудахтанье кур, которых ловили и резали, слышался лай цепных собак со стороны дворовых построек да изредка, отдаваясь угрюмым эхом в пустоте дома, долетали песни с полей.

— Что я здесь буду делать? — подумала вслух Янка и не нашла ответа.