Ивлин Во - Полное собрание рассказов

— Мне запускать первую партию, сэр?

— Погодите немного, — ответил доктор Бимиш. — Тут сначала нужно со срочным случаем разобраться: какую-то красотулю из драмы прислали с розовым талоном. Она сейчас в персональной приемной ждет. Приведите ее сюда.

Майлз направился в комнату, отведенную для пациентов с положением. Одна стена была целиком из стекла. Прильнув к нему, спиной к Майлзу стояла девушка и разглядывала угрюмую очередь внизу. Майлзу свет бил в глаза, он если что и видел, то только тень, которая шевельнулась при звуке щеколды — и повернулась (все еще просто тень, но с необычайной грацией) ему навстречу. Он стоял в двери, лишившись на миг дара речи под этим слепящим взором красоты. Потом выговорил:

— У нас все готово, чтобы принять вас сейчас, мисс.

Девушка подошла поближе. Глаза Майлза привыкли к свету. Тень обрела форму. Полный ее вид целиком воспроизводил все, о чем дал представление первый взгляд, и даже больше, чем все, поскольку всякое самое легкое движение выдавало совершенство. Лишь одно нарушало каноны чистой красоты: длинная, шелковистая, золотистая борода.

Она заговорила глубоким мелодичным тоном, ничуть не похожим на тусклую разговорную манеру, свойственную новому веку:

— Надо, чтобы было совершенно понятно: я не хочу, чтобы со мною что-то делали. Я дала согласие прийти сюда. Начальник Управления драмы и начальник Управления здоровья с таким пафосом рассуждали обо всем этом, что я подумала: это самое малое, на что я могла бы пойти. И сказала, что вполне готова послушать про вашу службу, только вовсе не хочу, чтобы со мной хоть что-то делали.

— Вы лучше это ему расскажите, в кабинете, — произнес Майлз.

И повел девушку к кабинету доктора Бимиша.

— Святое государство! — воскликнул доктор Бимиш, глаза которого не видели ничего, кроме бороды.

— Да, — кивнула девушка. — Это потрясает, правда? Теперь я уже к ней привыкла, но понимаю, что чувствуют люди, когда видят такое в первый раз.

— Она настоящая?

— Потяните.

— Сидит и впрямь крепко. Нельзя ли с этим что-нибудь поделать?

— Ой, уже все перепробовали.

Заинтересованность доктора Бимиша была столь глубока, что он забыл о присутствии Майлза.

— Операция Клюгманна, я полагаю?

— Да.

— С ней порой непременно все не ладится. В Кембридже было два-три случая.

— Я всегда не хотела ее делать. Никогда не хотела, чтобы вообще что-то делалось. Это все начальник балета. Он настаивает на стерилизации всех девушек. Очевидно, после того как родишь ребенка, нельзя снова танцевать по-настоящему хорошо. И видите, что получилось.

— Да, — согласно кивнул доктор Бимиш. — Да. Слишком уж резать рвутся, все у них тяп да ляп. Тех двух девушек в Кембридже тоже пришлось усыпить. Средства исцелить не было. Что ж, юная леди, о вас мы позаботимся. Вам требуется что-либо уладить, или мне вас прямо сейчас забирать?

— Но я не хочу, чтобы меня усыпляли. Я уже говорила вот этому вашему помощнику, что я просто согласилась прийти сюда, потому что начальник Управления драмы так плакался, а он вообще-то весьма мил. У меня нет ни малейшего намерения позволить вам убить меня.

Пока она говорила, добродушие доктора Бимиша обратилось в кусок льда. Не говоря ни слова, он с ненавистью посмотрел на девушку и взял со стола розовый талон:

— Стало быть, это уже без надобности?

— Да.

— Тогда, государства ради, — очень сердито вскипел доктор Бимиш, — зачем вы попусту транжирите мое время? У меня больше сотни неотложных случаев, вон, на улице ждут, а вы являетесь сюда, чтобы уведомить меня, что начупр драмы — милашка. Знаю я начупра драмы: мы с ним бок о бок живем в одном и том же отвратительном общежитии. Он вредитель. Я намерен сообщить в министерство об этой дурацкой выходке, что заставит его и того лунатика, что мнит себя способным сделать операцию Клюгманна, обратиться ко мне, моля об истреблении. И тогда я их поставлю в самый конец очереди. Уберите ее отсюда, Пластик, и впустите людей нормальных.

Майлз повел девушку в общую приемную.

— Вот старый зверюга, — горячилась девушка. — Совершенный зверь просто. Со мной прежде никто так не обращался, даже в балетной школе. А поначалу казался таким славным.

— Тут чувство его профессиональное задето, — заметил Майлз. — Естественно, он огорчился, упустив такую привлекательную пациентку.

Девушка улыбнулась. Борода ее была не настолько густа, чтобы скрыть нежный овал щек и подбородка. Она словно бы подглядывала за ним из-за спелых ячменных колосьев.

Улыбка у нее шла прямо из больших серых глаз. Губы под золотистыми усиками были некрашеными, влекущими. Под ними пробивалась бледная полоска, струйкой стекавшая посредине подбородка, становясь шире, гуще, наливаясь цветом, пока не разливалась полноводно бородой, оставлявшей, однако, симметрично по обе стороны лица участки кожи — чистой и нежной, неприкрытой и манящей. Так, наверное, улыбался какой-нибудь беспечный священник среди колоннад школ Александрии пятого века, [185] Александрия, бывшая некогда столицей птолемеевского Египта и одним из важнейших центров эллинистического мира, в V в. н. э. уже переживала период упадка, который через полтора столетия завершился взятием ее арабами и почти полной утратой былого торгового значения. ошарашивая ересиархов. [186] Создатели и поборники еретических учений.

— По-моему, ваша борода прекрасна.

— В самом деле? Мне она тоже не может не нравиться. Мне вообще не может не нравиться все во мне самой, а вам?

— Да. О да.

— Это неестественно.

Шум у входной двери прервал разговор. Нетерпеливые жертвы, словно чайки, мечущиеся вокруг маяка, то и дело ударяли или шлепали рукой по створкам.

— Пластик, мы все готовы, — произнес кто-то из старших служащих. — Что сегодня происходит?

Что происходит? На это у Майлза ответа не было. У него в сердце неспокойные морские птицы, казалось, сами бросались на огонь.

— Не уходите, — попросил он девушку. — Прошу вас, я всего на минутку.

— О, мне и уходить незачем. В нашем управлении все считают, что я уже наполовину мертва.

Майлз открыл дверь и, запустив нетерпеливую полудюжину, провел пациентов к стульям, к регистратуре, после чего вернулся к девушке, которая слегка отвернулась от толпы и по-крестьянски укутала голову шарфом, пряча бороду.

— Мне все еще не очень нравится, когда на меня глазеют, — сказала она.

— Наши пациенты сейчас куда как заняты своими собственными делами, чтобы замечать кого бы то ни было, — еле заметно улыбнулся Майлз. — И потом, если б вы в балете оставались, уж там-то на вас точно глазели бы так глазели.

Майлз настроил телевизор, но лишь немногие взгляды скользнули по экрану: все внимание присутствующих было приковано к столу регистратуры и дверям за нею.