Ивлин Во - Полное собрание рассказов

«Наверное, он каждую неделю придумывает что-то новенькое, — сказала тетя Филиппа. — Как, должно быть, приятно жить где-нибудь по соседству».

Чарлз вырос не в богобоязненном доме. До августа 1914 г. отец обычно читал семейные молитвы по утрам, но когда разразилась война, вдруг резко избавился от этой привычки, объясняя тем, кто спрашивал, что ему теперь просто не за что молиться. Когда убили мать Чарлза, состоялась поминальная служба в Баутоне, родной ее деревне, но отец на нее не пошел, как и тетя Филиппа. «Всему виной ее чертов патриотизм, — сказал он — правда, не Чарлзу, а тете Филиппе, которая и озвучила это высказывание много лет спустя. — Она не имела права ехать в Сербию, нечего ей там было делать. Как считаешь, я должен жениться снова?»

«Нет», — ответила тетя Филиппа.

«Ничто не заставит меня сделать это, и уж тем более — чувство долга».

Служба меж тем продолжалась. Как это часто случалось, два маленьких мальчика упали в обморок, и их вынесли из церкви старшие воспитатели; у третьего слева от Чарлза вдруг пошла носом кровь. Мистер Пикок пропел отрывок из Евангелия как-то слишком громко — это было первое его появление на публике. И вот наконец настало время причащения; большинство прошедших конфирмацию мальчиков потянулись к ограждению у алтаря, и Чарлз вместе с ними. Саймондс, сидевший откинувшись на спинку, подобрал прежде вытянутые в проход длинные ноги, чтоб дать им пройти. Чарлз принял причащение и вернулся на свое место. Он проходил конфирмацию в прошлом семестре, без особого любопытства, без надежд или разочарований. И когда позже ему доводилось читать или слышать о том, какое эмоциональное потрясение вызывала эта церемония у других мальчиков, он про себя называл их невеждами; для Чарлза это был один из ритуалов, подтверждающих его взросление, равное по значимости тому, когда новичка заставляют влезть на стол и что-нибудь пропеть. Капеллан «подготовил» его, ограничившись чисто теологическими рассуждениями. Никакого попытки исследовать его сексуальную жизнь не было — да и нечего было исследовать. Вместо этого они говорили о значении молитвы и таинства.

Спирпойнт, продукт Оксфордского движения, [119] Выступало за возвращение к католицизму, но без слияния с Римско-католической церковью; организовано в 1833 г. англокатоликами. был основан с определенными религиозными целями, но за восемьдесят лет своего существования стал все больше и больше напоминать старые привилегированные частные средние школы, однако ощутимый церковный душок здесь все же остался. Некоторые мальчики верили искренне и истово, и к этим их особенностям относились с уважением; в целом богохульство было явлением редким, и смотрели на него крайне отрицательно. Большинство одноклассников Чарлза объявляли себя агностиками или атеистами.

Эту школу выбрали для Чарлза потому, что в возрасте одиннадцати лет у него вдруг проснулось сильное «религиозное чувство» и он заявил отцу, что хочет стать священником.

«Господи Иисусе, — пробормотал отец. — Может, ты хочешь стать пастором или проповедником?» «Нет, священником англиканской церкви», — твердо ответил Чарлз. «Ну, уже лучше. А то я испугался, что ты собираешься стать католиком римского образца. Жизнь пастора не столь уж и плоха, особенно для человека с небольшими деньгами. Да и прогнать тебя с насиженного места будет сложно, ну разве что в случае какого-то вопиюще аморального проступка. Вот, к примеру, твой дядя целых десять лет пытался избавиться от этого типа в Баутоне, возмутительно грубого и невежественного, но с точки зрения морали чистого как стеклышко. И ничего у него не получилось. Знаешь, это очень важно в жизни — получить должность, с которой тебя нельзя снять. Таких должностей совсем немного».

Однако вскоре «религиозный» пыл Чарлза сошел на нет, сохранился, пожалуй, лишь в пристрастии к готической архитектуре и католическим требникам.

После причащения Чарлз уселся на свое место и начал размышлять о мирских, даже немного антицерковных, стихотворных строках, которые собирался проиллюстрировать, пока преподаватели, а за ними и женщины, потянулись к алтарю принимать причащение.

Еда по воскресеньям почему-то всегда была хуже, чем в будние дни: на завтрак неизменно подавали сваренные вкрутую, даже переваренные и едва теплые яйца.

— Как думаешь, — спросил Уитли, — сколько галстуков у Ай-Ая?

— Начал считать еще в прошлом семестре, — ответил Тэмплин, — и дошел до тридцати.

— Включая бабочки?

— Да.

— Конечно. Он же жутко богатый.

— Тогда почему у него нет машины? — спросил Джоркинс.

Обычно целый час после завтрака был посвящен написанию писем, но сегодня проходила забастовка железнодорожников, в связи с чем почта тоже не работала. Более того, поскольку семестр только начался, занятий в воскресной школе не было. Так что утро выдалось свободное, и Чарлз получил разрешение позаниматься в изостудии. Он быстро собрал все принадлежности и вскоре, счастливый и довольный, занялся делом.

Стихотворение Ральфа Ходжсона было у Фрэнка одним из самых любимых:

В те счастливые дни, когда был их классным наставником, Фрэнк часто читал воскресными вечерами стихи вслух — любому, кто хотел слушать, — и дома у него собиралось чуть ли не полкласса. Он читал им:

И еще «О Бене Адеме, да умножится племя его», и «Под огромным небом звездным», и «Что я сделал для тебя, Англия, моя Англия?..», и множество других замечательных стихотворений. Но в конце вечера кто-то непременно просил: «Пожалуйста, сэр, а нельзя ли послушать „Колокола Небес“?» Теперь он читает эти стихи лишь стенам своего дома, но сами они, проникновенный голос Фрэнка, его соловьи не спят, не дремлют, по-прежнему живые и теплые в памяти и отблесках пламени из камина.

Чарлз почему-то ни на секунду не сомневался, что к стихотворению наиболее подходит сжатый шрифт тринадцатого века, которым он его написал. У него был свой метод письма — сперва он выводил еле видные буквы карандашом, затем обводил их ручкой с помощью линейки, потом твердой рукой ярко прописывал черной тушью вертикальные линии — до тех пор пока страница не превращалась в чередование коротких и длинных черных перпендикуляров, — и уже в последнюю очередь брал особую ручку, используемую в картографии, и выводил тонкие как волосок соединения, заполняя пустоты. Этот способ он изобрел сам, методом бесконечных проб и ошибок. Заглавные буквы каждой строки оставались не заполненными краской, и на последней неделе каникул он расцветил их киноварью. Он всегда с особым трепетом и осторожностью работал над заглавными староанглийского. Оставалось лишь разукрасить букву Т, и для этого он выбрал образчик из «Алфавита» Шо, книги, которая сейчас лежала раскрытой перед ним на столе. То была витиеватая, типичная для пятнадцатого века буква, и нуждавшаяся в очень умелой адаптации, поэтому Чарлз решил пририсовать к ней декоративный хвостик от буквы Он трудился весело и самозабвенно, полностью погруженный в свое занятие: сперва прорисовал очертания карандашом, затем, затаив дыхание, начал обводить картографической ручкой, ну а потом, когда краска подсохла — как часто он в нетерпении портил работу, не выждав должное время, — начал стирать резинкой карандашные линии. И вот наконец достал акварельные краски и тонкие кисточки из меха рыжего соболя. В глубине души он понимал, что слишком торопится: какой-нибудь писец из монахов трудился бы над каждой такой буквой добрую неделю, — но работал быстро, напряженно, и менее чем через два часа нарядная заглавная буква с завитушками была готова. Чарлз стал убирать кисточки, и тут радостное возбуждение покинуло его. Ничего хорошего не получилось: краска легла неровным слоем, внешние чернильные линии разнились по толщине, изгибы какие-то неуверенные, точно вслепую нащупывают свой путь на бумаге, а в некоторых местах краска выходила за линию и почти везде по контрасту с непрозрачными литографическими чернилами выглядела водянистой и бледной. Никуда не годится!