Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

— Это пришло мне в голову тогда, в театре.

— Ах, вот оно что, — ответил брат без всякого интереса, усиленно дымя сигарой, которую почти докурил и едва не обжёг ею усы.

— Итак, у тебя нет особой надобности уезжать именно сегодня?

Дайскэ пришлось ответить, что нет.

— Значит, ничто не помешает тебе явиться к завтраку, верно?

Дайскэ лишь оставалось сказать, что верно.

— Ну, так я пошёл, у меня ещё дела. Смотри же приходи обязательно, — У Сэйго, как обычно, был очень занятой вид. Дайскэ перестал упорствовать и согласился. Всё равно ведь не отвертишься.

— Никак не пойму, в чём дело, — сказал вдруг Сэйго. — Почему бы в самом деле тебе не жениться на этой девушке? Невеста, по-моему, вполне подходящая, и нечего привередничать. Просто смешно так серьёзно смотреть на женитьбу. Словно ты галантный кавалер эпохи Гэнроку [30] Эпоха Гэнроку — период 1688–1701 гг., или иначе, последняя четверть XVII в. и первая четверть XVIII в., известна как период бурного расцвета всех видов искусства, литературы, театра, выражавших идеологию «третьего сословия». . Тогда ужасно усложняли любовь не только женщины, но и мужчины. Ты не находишь?.. Ну ладно, во всяком случае, постарайся не сердить старика и приходи.

После ухода брата Дайскэ вернулся к себе и некоторое время переваривал высказывание Сэйго относительно галантности в любви. Ведь и сам он, как Сэйго, относится к женитьбе с некоторой иронией. Поэтому ему должны предоставить в этом вопросе полную свободу. Такой логический вывод очень устраивал Дайскэ, но тут, к несчастью, они с Сэйго расходились во мнениях.

Такаги, как сообщил брат, приехал в Токио по коммерческим делам и взял с собой племянницу, которая давно не была в Токио, чтобы посмотрела город. А как только закончит здесь все дела, сразу увезёт её в провинцию. Решил ли отец воспользоваться представившейся возможностью и навсегда скрепить отношения между семьями общими коммерческими интересами или во время своей недавней поездки сделал так, чтобы эта возможность появилась, Дайскэ не знал, да и не намерен был вдаваться в подробности, не видя в том нужды. Он посидит с гостями, воздаст должное вкусному завтраку и тем самым выполнит свой долг, долг светского человека. Если же его станут принуждать к большему, ему ничего не останется, как принять контрмеры.

Дайскэ велел принести кимоно и скрепя сердце, приличия ради, надел летнее хаори с фамильными гербами. Летних хакама не нашлось, и он решил, как только придёт в большой дом, надеть хакама отца или брата. Дайскэ с детства привык к обществу и очень спокойно, несмотря на свою нервозность, относился ко всякого рода банкетам, приёмам, прощальным вечерам, на которых ему часто приходилось бывать. По этой же причине он знал в лицо многих именитых людей, в том числе молодых аристократов — виконтов, графов. Общение с ними не оставляло в душе никакого следа. С каждым из них Дайскэ держался и разговаривал одинаково и в этом очень походил на брата. Поэтому те, кто мало знал Дайскэ, были уверены, что братья очень походят друг на друга характерами.

В большой дом Дайскэ приехал без пяти одиннадцать. Гостей не было. Брат тоже ещё не вернулся. В гостиной Дайскэ застал только Умэко, одетую к случаю очень нарядно.

— Хороши вы, нечего сказать, — обрушилась она на Дайскэ — Хотели всех перехитрить и уехать.

У невестки подчас совершенно отсутствовала логика. Вот я сейчас, упрекая Дайскэ в хитрости, она, вероятно, совершенно забыла, что не так давно сама обвела его вокруг пальца. Но в этом, на взгляд Дайскэ, было что-то милое и очаровательное. Дайскэ сел и тут же начал разглядывать туалет Умэко, отпуская замечания. Умэко сказала, что отец у себя, но Дайскэ к нему не пошёл, когда же невестка начала на него наседать, заявил:

— Я пойду известить отца, как только придут гости, а заодно и поздороваюсь с ним. — После этого он начал обычный светский разговор, ни словом не упомянув о дочери Сагавы, как ни старалась Умэко навести его на эту тему. Дайскэ хорошо это понимал — и мстил ей, болтая с самым невинным видом.

Тем временем появились долгожданные гости, и Дайскэ сразу же пошёл к отцу. Как он и рассчитывал, на поучения времени не оставалось. Отец лишь сказал: «Ага!» — и поднялся с места. Дайскэ прошёл в комнату брата, надел хакама и вышел в гостиную. И хозяева и гости все были в сборе, кроме Сэйго. Отец завёл разговор с Такаги. Умэко развлекала беседой племянницу. Наконец появился и Сэйго, в том же костюме, что и утром. Он вошёл неторопливо и сказал:

— Прошу прощения, что немного задержался.

Потом сел на своё обычное место, обернулся к Дайскэ и очень тихо сказал:

— А ты, я смотрю, рано пришёл.

Стол был накрыт в соседней комнате. Через приоткрытую дверь Дайскэ заметил уголок белоснежной скатерти. Значит, завтрак будет европейский. Умэко встала и повернула голову в сторону комнаты, где был накрыт стол, дав тем самым понять отцу, что всё готово.

— Прошу вас, — поднялся с места отец. Такаги тоже встал и слегка поклонился. Вслед за ним встала и поклонилась племянница. Дайскэ про себя отметил, что девушка довольно высокая и стройная. Отец и Такаги сели в центре стола друг против друга. Справа от Такаги села Умэко, рядом с отцом Дайскэ заняла место дочь Сагавы. Последовав примеру женщин, Сэйго с Дайскэ тоже сели друг против друга. Из-за стоявшей на столе большой вазы Дайскэ было видно лицо девушки, озарённое яркими лучами солнца, падавшими из окна за её спиной. От этого, так казалось Дайскэ, тени у носа были слишком тёмными. Зато возле ушей щёки её были безупречно розовыми. Ещё более розовыми и удивительно нежными были уши, которые будто просвечивали на солнце. В сравнении с кожей карие глаза казались совсем тёмными, что придавало особое очарование её круглому личику.

Стол был точно рассчитан на количество гостей и в просторной столовой казался совсем маленьким. Со вкусом подобранные цветы великолепно выглядели на фоне белоснежной скатерти, между цветами сверкали ножи и вилки.

Разговор шёл обычный, светский, и все скучали. В таких случаях отец начинял рассказывать о любимых произведениях каллиграфического искусства, картинах и антикварных редкостях. А если бывал в настроении, доставал из хранилища свои сокровища и все, одно за другим, показывал гостям. Дайскэ, благодаря отцу, тоже стал кое-что смыслить в этих вещах, в отличие от брата, который знал только имена художников и, глядя на свиток, мог, к примеру, сказать: «Ага, это Цзю Инь [31] Цзю Инь — китайский художник первой половины XVI в., был особенно известен портретами красавиц. . А это Окё [32] Маруяма Окё (1733–1795) — японский художник, один из создателей реалистического направления в японской живописи. ». Не больше. Сэйго настолько был безразличен к этим произведениям искусства, что даже притвориться не мог, будто ему это интересно, и взять, скажем, лупу, чтобы с видом знатока определить, подлинник перед ним или подделка. В этом они с Дайскэ были совершенно одинаковы. Ни один не мог оценить ту или иную картину, сказать, как отец, что в старину художники писали волны совсем иначе, а сейчас не умеют.