Сосэки Нацумэ - ЗАТЕМ

— Ночью, когда вокруг ни души, сакура просто великолепна, — сказал Дайскэ. Хираока осушил рюмку и с лёгкой грустью промолвил:

— Да, вероятно, хороша. Мне ни разу не приходилось видеть… Но всё это прекрасно, пока не столкнёшься с жизнью. А уж потом тебе не до этого. — Он с чувством лёгкого превосходства посмотрел на своего неопытного друга. Не говоря уже о тоне, каким это было сказано, Дайскэ показался нелепым сам ответ. Житейскому опыту он предпочитал опыт той пасхальной ночи.

— По-моему, нет ничего глупее, чем так называемый житейский опыт. Одни страдания, не так ли?

Хираока поднял осоловевшие глаза.

— У тебя, кажется, изменились взгляды. Раньше ты считал, что страдания действуют на человека благотворно.

— Несмышлёный юнец, подпавший под влияние банальных истин, мог болтать, что попало. Теперь я поумнел.

— Пора и тебе выйти в широкий мир. А то опоздаешь.

— В широкий мир я вышел давно. Сразу после того, как мы с тобой расстались. Теперь мой мир совсем иной.

— С тебя ещё не сбили спесь, но рано или поздно ты сдашься.

— Разумеется, если нечего будет есть. В любой момент. Но сейчас мне это не угрожает, с какой же стати мучить себя во имя какого-то пошлого житейского опыта. Ведь это всё равно, что индийцу надеть пальто на случай, если вдруг стукнет мороз.

На какое-то мгновение брови Хираоки сошлись на переносице, и, уставившись в одну точку, он усиленно дымил сигаретой. Дайскэ решил, что наговорил лишнего, и продолжал уже более миролюбиво:

— Есть у меня один знакомый, который совершенно не смыслит в музыке. Он учитель. Чтобы свести концы с концами, ему приходится преподавать не то в трёх, не то в четырёх школах сразу. Жаль мне его. Бедняге едва хватает времени на подготовку к урокам, которые он потом, как заведённый, излагает в классе. Всё долгожданное воскресенье он храпит, называя это отдыхом после трудов праведных. Ни в концерт пойти, ни знаменитого артиста послушать у него нет никакой возможности. Так, видно, ему и суждено умереть, ни разу не войдя в прекрасный своеобразный мир — мир музыки. Что может быть печальнее, чем неопытность в этом смысле! Уменье добывать хлеб насущный, может быть, и важнее, но как это низменно. Думать лишь о пропитании недостойно человека. Ты, видно, всё ещё считаешь меня мальчишкой, но в мире, где я живу, богатом и исполненном смысла, я чувствую себя более зрелым, чем ты.

— Хорошо, если тебе удастся навсегда остаться в твоём мире, — мрачно заметил Хираока, стряхивая на тарелку пепел. Его слова прозвучали, как проклятье богатству.

Друзья вышли на улицу. Они затеяли этот нелепый спор под воздействием винных паров, а до главного так и не дошли.

— Пройдёмся немного? — предложил Дайскэ. Хираока ответил что-то неопределённое и пошёл вслед за Дайскэ. Он, видимо, не очень торопился, как заявил об этом в начале встречи. Пока, свернув в боковую улочку, они выбирали место поукромнее, как-то сам собой завязался разговор, которого так ждал Дайскэ.

Приехав на место, Хираока стал усиленно изучать дело и попутно экономическое положение района. При первой же возможности он намеревался обобщить теоретически то, что делалось на практике. Однако недостаточно высокое положение не позволило ему осуществить свои планы, и он решил, что попытается сделать это в будущем. В первое время, правда, он обращался с некоторыми рекомендациями к управляющему филиалом, но тот отнёсся к ним без всякого интереса. Когда же Хираока привёл доводы, довольно сложные, это вызвало у управляющего явное неудовольствие, и он посмотрел на Хираоку так, словно хотел сказать: «Что ты смыслишь в этом, желторотый птенец?» Сам же он, кстати, ничего не смыслил. Просто боялся соперничества Хираоки и потому пренебрегал всеми его предложениями. Выведенный из себя Хираока не раз вступал с ним в спор, и дело доходило до конфликтов.

Но шло время, и Хираока смирился с окружающей обстановкой, делал всё, чтобы приноровиться к ней. Управляющий между тем сменил гнев на милость и изредка даже советовался с Хираокой. Да и сам Хираока, умудрённый некоторым опытом, не перечил больше управляющему, как это было в первое время, когда он только-только закончил ученье.

— Разумеется, — оговорился Хираока, — я не льстил и не выслуживался.

— Я понимаю, — с серьёзным видом ответил Дайскэ.

Управляющий очень заботился о будущем Хираоки. «Скоро подойдёт моя очередь вернуться в главную контору, возьму тебя с собой», — сказал он как-то полушутливым тоном. Постепенно Хираока освоился с делом, стал пользоваться доверием, обзавёлся знакомствами, и для занятий у него уже не оставалось времени, они мешали работе.

— Я сблизился с одним из моих подчинённых, неким Сэки, и во многом советовался с ним, как управляющий со мной, — рассказывал Хираока. — И вдруг этот Сэки связался с гейшей и совершил растрату. Судя по обстоятельствам, это грозило неприятностями управляющему, — тогда я решил взять вину на себя и подал в отставку.

Вот в общих чертах всё, что рассказал Хираока. Но Дайскэ почему-то казалось, будто это управляющий заставил Хираоку принять такое решение, убедил его в том, что оно неизбежно. Такой вывод можно было сделать хотя бы из последней фразы Хираоки: «Чем выше по положению служащий фирмы, тем он изворотливее. Жаль мне таких, как Сэки, которых за первую же провинность увольняют».

— Выходит, управляющий — самый главный ловкач, да? — спросил Дайскэ.

— Возможно, — уклончиво ответил Хираока.

— А как решился вопрос с растраченными деньгами?

— Я внёс. Там не было и тысячи иен.

— Здорово! Ты, я вижу, тоже ловкач.

Хираока поморщился и пристально посмотрел на Дайскэ.

— Допустим. Но я ведь истратил все свои деньги, сейчас даже жить не на что. А чтобы внести за Сэки, я занял.

— Вот как? — невозмутимо заметил Дайскэ своим обычным ровным тоном, которому, казалось, была присуща своеобразная округлённость.

— Занял у управляющего и покрыл недостачу.

— Почему же ты, а не Сэки или как там его?

Хираока ничего не сказал. Дайскэ не стал допытываться. Некоторое время они молча шли рядом. Дайскэ не сомневался, что какие-то подробности Хираока утаил от него. Но выспрашивать неловко. Кроме того, как истый горожанин он не мог позволить себе подобного любопытства. Дитя Японии двадцатого века, Дайскэ, хотя ему не было и тридцати, успел проникнуться идеей nil admirari [2] «Ничему не удивляться» — слова Горация, которые в Японии часто употреблялись для обозначения нигилистических настроений мэйдзийской интеллигенции. . Он не деревенский простак, чтобы удивляться человеческим порокам. Ему не щекочут нервы всякие пошлые тайны. Его нервы настолько истрёпаны, что не воспринимают даже приятных ощущений.