Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания

В понедельник утром я еду по улицам, доставляю журналы, а люди видят на велосипеде табличку «Изонс», останавливают меня и спрашивают, не осталось ли случайно экзепляра «Джон О’Ландон Уикли»? Все они с виду богачи, некоторые на машинах, мужчины - в шляпах, с галстуками, воротничками, двумя авторучками в кармане, женщины - в шляпках, и меховые боа свисают у них с плеч. Такие как они пьют чай в кафе «Савой» или «Стелла» и оттопыривают мизинцы, чтобы показать, какие изысканные у них манеры, а теперь им подавай страничку, где пишут о противозачаточных средствах.

Рано утром Имон просит меня: ты чертову эту страничку меньше чем за пять шиллингов не продавай. Шутишь что ли? - говорю я. Нет, не шучу. В городе только и разговоров, что про эту страничку, и всем до смерти охота ее заполучить.

Пять шиллингов или ничего, Фрэнки. Лично я столько беру, так что не надо тут разъезжать на велосипеде и вышибать меня с рынка низкими ценами. Богачам назначай цену выше. Еще и Питеру придется кое-что отстегнуть, иначе он к Маккэфри побежит и нас заложит.

Некоторые охотно платят семь шиллингов и шесть пенсов, и за два дня я становлюсь богачом: у меня больше десяти фунтов в кармане, минус один для Питера, змея подколодного, чтобы не выдал нас Маккэфри. Восемь фунтов я кладу на свой счет на почте, и мы устраиваем себе роскошный ужин – покупаем ветчину, помидоры, хлеб, масло и варенье. Ты на скачках выиграл? - спрашивает мама. А я говорю: это все чаевые. Ей жаль, что я мальчик на побегушках, потому что в Лимерике ниже пасть нельзя, но если мы можем позволить себе такую ветчину, надо свечку поставить в благодарность. Мама еще не знает, что я коплю деньги на Америку, и она умерла бы, если б узнала, сколько я зарабатываю на страшных письмах.

Мэлаки устроился на склад гаража и работает на выдаче запчастей, и даже мама устроилась сиделкой – по будням она ухаживает за старичком мистером Слайни, пока обе его дочери на работе. Мама говорит: как повезешь газеты на Южную Окружную дорогу, заходи выпить чайку с бутербродами. Дедушка против не будет, он почти все время не в себе – в Индии служил много лет, в английской армии, совсем теперь плох, – а дочки его ничего не узнают.

У них на кухне она выглядит умиротворенной, сама в безукоризненно чистом фартуке, а кругом чистота, все блестит, в саду за окном цветы покачиваются, птички щебечут, из приемника льется музыка, которую передают по «Рэдио Эриэн». Мама сидит за столом, а на нем – чайник, чашки и блюдца, вдоволь хлеба, масла, всевозможных копченостей. Бутерброд можно сделать с чем хочешь, но раньше я ел только с ветчиной и студнем, а здесь, на Южной Окружной дороге, такое не подают – это едят лишь у нас в переулках. Мама говорит, что богачи студень не кушают - ясно, как его готовят: что с прилавков и с пола соскребли на мясном заводе, то тебе и продали – невесть что покупаешь. Богатые очень щепетильны насчет того, что класть между двумя кусочками хлеба. А в Америке студень зовется “особым сыром”, неясно почему.

Она угощает меня бутербродом с ветчиной и сочным ломтиком помидора, и наливает мне чая в чашку с маленькими розовыми ангелочками, которые кругом летают и стреляют из лука в других крылатых голубых ангелочков. Вот, говорю, интересно: почему не бывает чашек безо всяких там ангелочков или дев, которые резвятся на лужочке? Такие уж они, эти богачи, говорит мама, им нравится чтоб с украшениями - да и нам, будь у нас деньги, разве самим не понравилось бы? Она оба глаза отдала бы за такой дом и сад с цветочками и птичками, и за радио, по которому передают «Варшавский концерт» или «Грезы Ольвен», и была бы рада иметь столько же чашек и блюдец с ангелочками, стреляющими из лука.

Пойду, проведаю мистера Слайни, говорит мама, он такой старенький, беспомощный, иной раз и не позовет, чтоб горшок ему принесли.

Горшок? Ты выносишь за ним горшок?

Конечно выношу.

И мы молчим, потому, мне кажется, мы вспомнили причину всех наших бед - горшок Ламана Гриффина. Но то было давным-давно, а тут горшок мистера Слайни, и ничего такого тут нет, потому что за эту работу ей платят, а он и мухи не обидит. Мама возвращается и говорит, что мистер Слайни хотел бы меня повидать. Зайди к нему, пока он не уснул.

Он лежит в постели в гостиной, окна занавешены черным покрывалом - тьма кромешная. Он говорит маме: приподнимите меня, миссис, и снимите с окна эту чертову штуку, чтоб мне увидеть вашего мальчика.

У него седые волосы – длинные, до плеч. Стричься не дается, шепчет мама. У меня, говорит он, собственные зубы, сынок. Представляешь? У тебя, сынок, свои зубы?

Да, мистер Слайни.

Эка. А я, знаешь, в Индии служил. Мы с Тимони служили, он жил тут по соседству. Так и служили мы в Индии, два земляка. Ты с ним знаком был, сынок?

Да, мистер Слайни.

А ведь он, знаешь, помер. Бедняга, ослеп. А я зрячий. И при зубах. Береги зубы, сынок.

Хорошо, мистер Слайни.

Я устал, сынок, но кое-что хочу тебе сказать. Ты меня слушаешь?

Слушаю, мистер Слайни.

Он слушает, миссис?

О да, слушает, мистер Слайни.

Хорошо. Значит, вот что я тебе скажу. Наклонись-ка ко мне, я тебе на ухо прошепчу. Вот что я хочу тебе сказать: никогда не кури чужую трубку.

Хэлви вместе с Роуз уезжает в Англию, а я становлюсь посыльным, и мне приходиться всю зиму колесить на велосипеде. Зима морозная, всюду лед, велосипед норовит выскользнуть из-под меня, и я то и дело вылетаю на дорогу или на тротуар, рассыпав газеты и журналы. Продавцы жалуются мистеру Маккэфри, что «Айриш Таймс» им привозят в обрамлении льдинок и собачьего дерьма, а он бормочет, что так ей и надо, протестантской этой газетенке.

Управившись с заказами, я беру домой «Айриш Таймс» и читаю, чтобы выяснить, что в ней такого опасного. Хорошо, что папа не видит, говорит мама. Он сказал бы: разве народ Ирландии за то боролся и умирал, чтобы мой собственный сын сидел на кухне за столом и читал франкмасонскую газету?

В редакцию со всей Ирландии приходят письма от читателей, которые утверждают, что слышали первую кукушку в году, и между строк читаешь, что люди обвиняют друг друга во лжи. Там рассказывают о протестантских свадьбах, и женщины на фотографиях красивей, чем те, что рядом с нами живут в переулках. И видно, что у всех женщин-протестанток идеальные зубы – впрочем, и у Роуз, девушки Хэлви, зубы тоже красивые.

Я читаю «Айриш Таймс» и думаю, грешно ли это - хотя мне все равно. Покуда Тереза Кармоди на небе и не кашляет, я на исповедь не хожу. Я читаю «Айриш Таймс» и лондонскую «Таймс» - там пишут, что король сегодня поделывает, и как Елизавета и Маргарет поживают.

Я читаю английские журналы для женщин – там интересные статьи о еде и ответы на женские вопросы. Питер и Имон подражают английскому акценту и притворяются, будто читают женский журнал.